Из-под усов дедушки показываются желтые от жевательного табака зубы.
— Так-то оно, — приговаривает он, и взгляд его падает на жующего мерина. — Ах ты, обжора! Мох с крыши бы сожрал, только дай тебе дотянуться! А ну пошел, пошел!
Мы копаем картошку. Плуг выворачивает сразу целые гнезда. Земля черная, пахучая. Картофелины тоже сильно пахнут и так и норовят улизнуть, чтобы не попасть в корзину. Они прячутся то в ботве, то за большим комком земли. Но мы их везде найдем. Мы — это бабушка, фрау Клари и я. Если какая-нибудь картофелина и улизнет от нас, то уж от дедушки ей не уйти. Как увидит, что мы прозевали, хлопнет плеткой и скажет: «Вы тут картошку собираете, а не подписку на газеты! Пошевеливайтесь! Берите у матушки земли, что она вам дает».
Фрау Клари вся съеживается и начинает суетиться, точно мушка. Бабушка глубоко вздыхает. У меня спина ноет, ноги все в колючках, а мне даже некогда их вытащить.
Работаем, согнувшись в три погибели. Словно жадные птицы, выклевываем мы круглые клубни из земли. А над нашими согнутыми, ноющими спинами солнце тихо продолжает свой путь. Полуденный ветерок доносит из леса запах прелых листьев.
Спасибо небу и его солнышку: точно в полдень Дразнила требует, чтобы его накормили. Он просто останавливается как вкопанный. Ни брань, ни хлопанье бича — ничто не заставит его тронуться с места: подавай ему торбу с овсом, и все тут! Вон дедушка уже снимает ее с воза. Это Дразнила нам, значит, помог.
Мы садимся полдничать; жуем хлеб и с опаской поглядываем на нашего мерина: как бы он своей торопливостью не сократил нам обеденного перерыва. Прилипшая к рукам земля высыхает и осыпается. Песчинки попадают на хлеб. Хлеб мягкий, а песчинки — твердые. Они так и скрипят на зубах. Мы их запиваем холодным ячменным кофе.
Трясогузка порхает вокруг нас. Погожий день подарил ей к обеду жирных мух. Вдали вспыхивают огни: это жгут ботву. Дым низко стелется над полями. Запах у него горклый.
Мне велят сходить к Кимпелям и взять у них мешки под картошку. «Мы уже договорились с ним», — напутствует меня дедушка. Наконец-то я могу разогнуть спину! Рад-радешенек, я бегу в деревню.
Воздух прозрачный-прозрачный. Кузнечики, словно одержимые, чистят ножками искрящиеся крылышки. Шмели снова ожили. Точно черные бархатные шарики, они висят на маленьких цветочках вереска. Посвистывают скворцы — это они лето домой зазывают.
У Кимпелей я никого не застаю. Цепные собаки лежат на солнцепеке и выкусывают зубами блох. Меня-то собаки знают. Они чуть приподнимают морды и лениво метут облысевшими хвостами по песку. Назад я иду выгоном, там, где стоит домик Шепелявой Кимпельши.
