Когда Константин предоставил свободу церкви, римским епископом был Мильтиад (311–314), пресвитер африканского происхождения. Мы почти ничего о нем не знаем. Император не считался с ним. Во все время своего правления он не проявлял особого внимания к формировавшемуся уже тогда внутри церкви приоритету римских епископов, отводя им второстепенную роль. Всех епископов он считал равными руководителями церкви, и свое собственное главенство ставил выше всех. Однако он следил за тем, чтобы епископ Рима жил в условиях, соответствующих рангу столицы. Поэтому Константин подарил епископу Мильтиаду фамильный дворец, принадлежавший его жене, Фаусте, и стоявший на Латеранском холме. Этот дворец вплоть до XIV века был резиденцией римских пап. Там же Константин построил первый в Риме собор, позже названный Латеранским собором Сан Джованни.
В 325 году император начал строительство в Ватикане над могилой апостола Петра собора Святого Петра. Этот собор вплоть до времен Юлия II (1503–1513) был центром христианства.
Христианская церковь уплатила за свою свободу и за союз с властью большую цену: ей пришлось пойти на службу властям империи, в связи с чем императоры стали вмешиваться в церковные и религиозные вопросы. В результате смыкания государства и христианства возникла общность их судеб. Благодаря этому с помощью государства возрастало могущество церкви, но за это власть неоднократно брала верх над церковью. В христианской империи император стал наследником Христа. Как впервые это сформулировал Константин, в обязанности императора стала входить защита церкви и веры. Однако Константин еще не считал себя первосвященником, а лишь «епископом по внешним делам» церкви, поэтому использовал звание episcopus extraneus или episcopus in externis.
Избавленная от гонений церковь с готовностью взяла на себя роль государственной церкви. Она заняла свое место в самом государстве, а не рядом с ним: превратилась в часть государственной организации, благословляя власть императора и побуждая к этому своих верующих.
Однако отношения между государством и церковью превратились в болезненную точку христианства из-за внутренних противоречий между ними. Ведь церковь не желала подчиняться никакой светской власти. Она ни при каких условиях не могла отказаться от притязаний на то, чтобы ее считали обетованной землей совершенного мира. Разделение духовной и светской власти никогда не считалось партнерством, ведь в конечном счете светская власть должна была бы раствориться в духовной (церковной) власти.
