Я не забыла привнести в эпизод с монреальским тренером сладострастную, будоражащую воображение конкретику. И для убедительности добавила парочку мелких деталей: сосновые иголки, впивавшиеся мне в зад, трусы «Жокей», запах бриолина; я всегда это умела. Понятно, что я ни разу в жизни не была в летнем лагере. Мать хотела меня отправить, но… Два месяца с бандой садистски настроенных бывших скаутов, взаперти, без возможности уединиться? Ни за что! Я проводила лето дома, на диване, седой и дрянными книжонками — причем во многих имелись непристойные сцены. Ими я и пользовалась, выдумывая свою жизнь; мне просто пришлось их позаимствовать — в первом соитии с Польским Графом не было ничего эротического. Лодыжка ныла, полосатая пижама расхолаживала, да и сам он без очков выглядел как-то странно. К тому же было больно; и хотя позднее он терпеливо инструктировал меня и чуть ли не выставлял оценки — это до смешного напоминало уроки танцев, — однако в первый раз вел себя иначе.
Осознав, что я вовсе не та свободная художница, какой представлялась, и что он лишил меня девственности, Польский Граф преисполнился раскаянием.
— Что я наделал? — прошептал он похоронным голосом. — Бедное мое дитя. Почему ты ничего не сказала?
Но все, что я могла сказать, прозвучало бы неправдоподобно. Потому мне и приходилось выпекать ложь за ложью: правда была неубедительна.
Я молчала. Польский Граф огорченно потрепал меня по плечу. Он считал, что испортил мои шансы на хорошее замужество, хотел как-то компенсировать причиненный ущерб и не понимал, отчего я не расстраиваюсь сильнее. Я сидела в кровати, натягивая на ноги фланелевую рубашку (в его квартире было так же сыро и холодно, как и в моей комнате), и смотрела искоса на длинное печальное лицо с зеленовато-серыми глазами. Я была рада случившемуся. Это окончательно доказывало, что я нормальна, ореол плоти, скрывавший меня, исчез, и я больше не принадлежу к касте неприкасаемых.
Я часто думала о том, что было бы, если б я не переехала к Артуру, а осталась с Польским Графом. Возможно, я, толстая и довольная, сидела бы целыми днями дома в цветастом неглиже, вышивая, штопая, почитывая бездарные романчики и кушая шоколадки; по вечерам мы бы ужинали в клубе польского офицерства, где ко мне относились бы с уважением, как к признанной «содержанке Пола». Нет, ничего бы не вышло, он был слишком методичен. Его звали Тадеуш, но он предпочитал свое третье имя, Пол, в честь святого Павла, который тоже отличался редкой систематичностью и не терпел неопределенности. Хорошая жизнь представлялась Полу в первую очередь размеренной.
