Я стоял на льду, съехав перед тем на нестерпимо горевших теперь лопатках с очень крутого, ледяного же склона… Лес под сдвинутым в сторону куполом ночи обрывался наверху, и отблески варварского костра мерцали как бы в застекленном мраке.
— Свободный! — услышал я позади себя и над собой гулкий глас. И повернулся.
Передо мной в пяти шагах стоял великан, облаченный в глухую черную броню, словно залитый ею, броней, с темени до ступней. Мои глаза приходились на уровень серебристой пряжки его символического пояса.
…И все же это был не бог Один. Я рассмотрел его всего, кроме лица. Лоб, глаза и частью щеки были скрыты черным матовым шлемом — но без глазных прорезей! Статичный поворот головы — от меня чуть в сторону и вверх — казалось, выдавал человека слепого!
А руки-то! До чего были страшны кисти рук — черные, трехпалые клешни-щипцы с яйцевидными наростами на суставах фаланг. Черная с металлическим отблеском броня — я был уверен, что это панцирь — напоминала по фасону френч без пуговиц и лацканов, со стойкой воротника под самый кадык. Под левой ключицей платиново блестела «нашивка» — кольцо с пальмовой ветвью внутри. Штаны великана напоминали мягкую броню, на ногах были низкие массивные сапоги.
Мир великана ослепительным светом и нестерпимым холодом напоминал Манчжурию.
И я вновь услышал голос, хотя великан не открывал рта.
— Сигурд-Омега, воин Белого Круга, преклоняется перед Свободным. Сигурд-Омега призван служить миссии Свободного. Нужно спешить.
Я невольно сделал поклон и заметил, как трясутся мои голые синие коленки.
— Нужно спешить, — как я догадался мысленно, телепатически повторил великан.
В его трехпалой руке появился прозрачный цилиндрик. Он навел его на меня. Из цилиндрика вырвалась струйка дыма. Я ощутил порыв жаркого воздуха — дым обволок меня и превратился в бесцветное одеяние-кокон. С рукавами-штанинами! Теплое, как бобровая шуба и легкое, как купальник. На ногах штанины стянулись внизу и обхватили ступни…
«Наверно, я все-таки умер в Манчжурии…» — грешным делом мелькнула мысль.
Сигурд-Омега указал страшной клешней куда-то в сторону и в даль. Там, на льду, лежала огромная замерзшая капля.
Но не успел я моргнуть, как мы оказались внутри нее — этой капли — и взмыли в небеса.
Подо мной, в двух верстах, никак не меньше, раскинулась ровная ледяная пустыня… Я стоял на совершенно прозрачной мембране, чувствуя сильное головокружение.
Посреди пустыни, на просторе полярных льдов, вздымался сказочный город, хрустально сверкавший на солнце башнями и сферами титанических объемов, — и часть города была как бы срезана по неестественной границе дня и ночи, рассекавший мир арктического света извилистым потоком. Вплотную к арктическим протокам и небоскрёбам, местами как бы растворяя их формы и объемы, стояли леса, окутанные ночной тьмой. Граница ночи поднималась незримой мембраной-занавесью до самого свода небес… Плоть сумрака за ней казалась бархатом театрального занавеса без складок, а на небесах, в пронзительно-синем сиянии дня темнела огромная, растянувшаяся за горизонт ночная клякса-полынья, усеянная звездами.
