И наконец Ладогиос пронял меня: всеобщая и нескончаемая война всех против всех до полного распыления на молекулы — вот единственный путь освобождения света из темной плоти и путь спасения душ…. Гунны, гунны — лучший греческий огонь, водой не зальешь, ветром не задуешь.
О, эти речи, этот пафос — все это было слишком знакомо, близко, пекло бока… и я уже смаргивал навязчивую иллюзию: пенсне с переносицы высокого манихея, скромную бородку клинышком и разночинские галстуки, так и подскакивавшие под кадык древнему гуннскому партийцу.
И вот помню мысль:
«Да, этот мог бы… этот мог бы привести на небеса черт знает каких бандитов».
Но я не помню в себе сколько-нибудь ясной злобы, ненависти к этому осанистому и даже доброму взглядом разрушителю.
Но.
Но… еще труднее теперь вспоминать страшную молниеносную боль… Будто глаза выдернули из орбит.
Вспышка — и чернильное пятно, фосфоресцируя разными красками, растеклось в моем сознании.
Потом я определил, что опрокинут навзничь и слышу крики ужаса, панический звон блюд и команду Демарата: «Туши, болван!»
Кусок гладкой материи нестерпимо долго тянулся через мое лицо.
Я попробовал подняться, но не смог.
— Здесь! Здесь плечо! — крикнул мне в ухо Демарат и сильно, умело вздернул меня на ноги.
Я тужился идти сам, но сумел лишь бессильно перебирать ногами по какому-то вязкому облаку, уплывавшему назад. Снова по моей физиономии будто бы тяжелый занавес поехал вверх и, кончившись, открыл мне живой, крепкий воздух.
Зрение вернулось, силы вернулись. Я отпустил плечо Демарата, но он тут же цепко ухватил меня за локоть. Я увидел его лицо, окруженное ночной тьмой, обагренное близким пламенем и зловеще-триумфальной ухмылкой.
Я повернулся к пламени. В черноте ночи шатер пылал, взмахивая горящими крыльями, роняя их на землю. Гунны бегали вокруг, весело рыча и цепляя длинными крюками охваченные огнем лохмотья. Наконец вцепились дружно, качнули, дернули — и все рухнуло, вздувшись и разметавшись в стороны поземками искр.
— Где они? — бесчувственно спросил я.
Демарат захохотал и затряс меня, как куклу, крепко держа за локоть.
— Где?! Куда им деваться?! — воодушевленно хрипел он. — Поэт сбежал… Не знаю. Улепетнул, как заяц. Завтра поищем, может, найдется.
Он снова захлебнулся смехом. Я пытался вырваться из этой, передававшейся от него трясучки — но куда там, он держал меня, как железной клешней.
— Но, думаю, не отыщем, — предположил он. — Эпикурейцы где-то здесь. Видел… Точь-в-точь паленые куры… А остальные… эти… которые самые зловредные маги… эти — пш-ш-ш!
