Я не выдержал такой мощной лобовой атаки — и решился на стремительный ответный обход с фланга:
— Платят по найму только техниту, или гимнасию, к которому он приписан?
К моей радости, Демарат вдруг раскаменел… на это я и рассчитывал своим маневром.
— Этолийскому Щиту платят больше, чем мне, — то ли признался, то ли проговорился он.
— Каков срок твоего найма у базилевса Аттилы? — продолжил я маневр.
— Мой — семь лет… Начался два года назад.
Я прикинул: огромная, но зыбкая и хаотичная империя Аттилы развалится раньше.
— Я предвижу твой расчет, — усмехнулся Демарат. — Конец наступит быстрее…
— Ты — прорицатель, а вовсе не я, — сделал я искренний комплимент. — Я только вспоминаю то, чему учили… Так что же случилось с великим Римом?
Я, и правда, начинал догадываться, вникать в одну из великих подпольных истин Истории.
— Мы, эллины, сделали римлян из неотесанных варваров приличными, образованными и разносторонними людьми. Народом с ясной целью, — сообщил Демарат. — Только их одних. Это был тяжкий труд. Но они оказались-таки неблагодарными варварами. Они извратили смысл, сущность. Эйдос…
— Вечный недостаток титанов. Их рок, — весьма мудро заметил я. — Им даешь людское воспитание, прививаешь изысканный вкус, но однажды в их душах просыпается Хаос, их породивший… Причем Хаос принимает личину абсолютного, железного порядка. Не к этому ли выводу пришел в итоге и Аристотель?.. Ведь он был не простым воспитателем, а поистине — творцом, демиургом величайшего покорителя царств.
Демарат посмотрел на меня очень пристально и уважительно кивнул:
— Полагаю, что именно так он и думал…
Тут я превзошел самого себя:
— В зерне всякого добротного воспитания неизбежно скрыты, заложены плевелы. Это — грехи самого воспитателя. Сначала вверх тянется тонкий стебелек любопытства, потом распускается скромный цветок хорошего вкуса… из которого воинственно торчит пестик рассудка. (Демарат кисло усмехнулся.) И наконец наливается румяный плод… чего? Конечно же, греха! Большой, порой красивый и всегда страшный. Следствие грехопадения. Знакомо?
— На иудея ты не похож, — пристальней всмотрелся в меня Демарат. — Следовательно, христианин?
Я содрогнулся. Было отчего: перед моими глазами, как картины жизни в преддверии смерти, промелькнули все мои сны.
И я высказал скромное предположение:
— Теперь думаю: если бы оставался после крещения христианином хоть с горчичное зерно, мне не пришлось бы теперь служить неким огненосным рабом неизвестно каких демонов.
