за молниями, за громом,
где мы — в измеренье ином?
Сулят ли — и что? — кредиторы
из темной своей тишины?
Быть может, мы лишь на повторы
содеянного обречены?
И как бы умышленно вклинен
в нестройных догадок черед,
из хлябей разверзшихся
ливень
ознобной волной проберет.
И — длится
небес изверженье,
и
в том, как восторженно дождь
свое принимает свершенье,
успокоенье найдешь.
Смерть — это то, что бывает
с другими.
И. Бродский
…И чем-то кормим надежду,
как в юности самой ранней,
всегда пребывая между
надежд
и воспоминаний.
Есть только весна и осень,
а лета — нету в помине,
но мир, однако же, сносен,
когда прогорают в камине
(бишь в печке обычной круглой!)
дрова, а с ними — и письма
и поднабирается углей…
И жить бы — ныне и присно —
пускай среди ненадежных
вестей и лжеобъяснений, —
есть
всеобъясняюший дождик,
осенний
(он же — весенний…)
Его — и удостоверьте,
дабы не кануло в Лету —
как приложение к лету —
то ожидание смерти,
которой, в сущности, нету…
Памяти Н. С.
Что-то в нем навек загрустило.
Отуманилось. И — осталось.
Облака седые взрастило,
обозначившие усталость…
Отпылавшего времени сгусток —
зазеркалье… Немое пространство,
что надежней свидетельств изустных
говорит о нас беспристрастно.
Нет, настоянный не на обидах,
но, вернее сказать, — на досадах
отболевшего быта напиток
и — совсем ослепший! — осадок.
И таит — овальное око —
нашей жизни терпкую радость, —
несмываемая поволока
в глубину его едко вкралась.
Но, как будто бы извлекая
из минувшего свежие вести,
я вхожу в полумрак зазеркалья,
где, конечно же, мы — еще вместе!
Где застыло время, без грима.
Где — не представленье, не сцена, —
всё доподлинно и неповторимо.
И единственно.
И — бесценно!
Вот же — рядышком это счастье
(не существенно — с тортом ли, с коркой)! —
лишь бы сызнова насыщаться
слепотой его дальнозоркой!
