— Слушаю, сэр!
Охранник с безучастным видом отступает на шаг назад от машины, что-то говорит в рацию и поднимает шлагбаум. «Мерседес» въезжает внутрь. Что-то в его движениях и отрывистой манере говорить подсказывает мне: перед нами бывший военный. У нас в Африке так бывает часто. Много войн. Много бывших солдат остается не у дел…
Машина едет дальше — чуть быстрее, чем требуется. С грохотом пролетает по «лежачему полицейскому» под шлагбаумом, и вот мы уже в самом сердце огороженного буржуазного пригородного поселка. Здесь растут дубы, палисандровые деревья и вязы. Когда-то нам все уши прожужжали о том, что здесь самые большие леса в мире, высаженные рукой человека.
Здешние газоны аккуратнее, чем стрижка кое-где у порнозвезды. Поселок окружен десятиметровым бетонным забором; поверху забора тянется колючая проволока, по которой пущен ток. За этими стенами может случиться все, что угодно, а вы ничего и не узнаете. Может, для того их и возводили.
— Хьюрон… Оди Хьюрон? Его зовут как известного музыкального делягу?
— Продюсера, — поправляет меня Марабу.
— Помню, помню… Покойная Лили Нобомву работала на него?
— Трагическая потеря.
— Его, кажется, называли нашим Говардом Хьюзом?[11]
— Он — человек с положением. — Марабу элегантно передергивает плечами. Птица через секунду копирует ее жест, словно крылатый сиамский близнец.
Мы поворачиваем в тупик, проезжаем мимо открытого участка, заросшего травой, — такой стоит не меньше пяти миллионов, — и останавливаемся перед довольно низким забором из песчаника, увитого плющом — настоящим плющом. За металлическими коваными воротами виден ухоженный газон, а за ним — особняк работы сэра Герберта Бейкера, знаменитого английского архитектора. Судя по всему, особняк построен в самом начале двадцатого века. За домом высится невысокий холм, или коппие. На фоне лужаек холм, поросший лесом, выделяется, как волосатая бородавка на безупречно холеном лице.
— Что мне надо найти? — спрашиваю я.
— Не что, а кого, — поправляет Марабу.
— Так кого же?
— Ах, милочка! «Терпенье — добродетель. Добродетель — дар»… — отвечает Марабу. Старый стишок в ее исполнении звучит немного странно.
Мальтиец досадливо морщится. Должно быть, они с Марабу привыкли пикироваться, как брат и сестра или супруги, прожившие вместе много лет. Во всяком случае, Марабу умолкает. Мальтиец говорит:
— Он славный, милочка. Тебе понравится.
— Главное — чтобы не пришлось искать собачонку, — говорю я.
