Они сели за стол.
Возможно, именно воспоминания о ее матери заставили Филиппа снова помрачнеть. Линда лихорадочно пыталась придумать нейтральную тему для разговора.
— Мне очень понравился этот старый дом, — рискнула девушка, оглядывая столовую, декорированную в восточном стиле.
— Он принадлежит моей семье уже несколько столетий, — коротко сказал Филипп. — Я думал, Джон рассказывал тебе.
— Нет, не рассказывал. Папа редко упоминал об этом периоде своей жизни. Его разговоры в основном крутились вокруг последних раскопок, находок, ближайших планов. — Что-то в голосе Линды заставило собеседника присмотреться к ней повнимательнее.
— Ты принимала участие в таких разговорах?
— Возможно и принимала бы, если бы дали шанс. Папа разговаривал только с мамой. Они были погружены исключительно друг в друга.
— Ты хочешь сказать, в свою работу? — сухо поправил Уорнер. — Трудно представить, что Изабель могла увлечься человеком.
— Ты рисуешь ее в слишком холодных тонах, — возразила Линда. То обстоятельство, что он говорил истинную правду, не имело никакого значения. Дочь почувствовала, что в данной ситуации обязана защитить мать.
— Хочешь сказать, я не прав? — гнул свою линию Филипп. — Ты помнишь, чтобы твоя мать хоть раз приласкала тебя, поиграла со своей единственной дочерью? Насколько я знаю, тебя отправили в школу в пять лет и предоставили самой себе. Есть что возразить?
— Ты… ты не знал их, — пробормотала Линда. Возразить действительно было нечего. Но очень не хотелось соглашаться с ним, а тем более поддаваться жалости к самой себе. Жестоко со стороны Уорнера бередить старые раны. Свою боль дочь Джона и Изабель запрятала глубоко-глубоко много лет назад. И отлично научилась справляться с жизнью. — Вообще-то я говорила о доме.
— Дом — ничто без его обитателей. Особенно этот дом. — Филипп откинулся назад, созерцая насыщенный цвет содержимого своего бокала. — Мой отец ценил свою крепость превыше других ценностей. А мне всегда казалось, что люди, жившие здесь, больше походили на призраков. Отец упорно изживал в себе все добрые, человеческие чувства и эмоции. — Уорнер взглянул на девушку и неожиданно усмехнулся. — Ты не выжила бы здесь, Линда Бекли. Мой отец учинил бы тебе приличную взбучку только за один твой вызывающий вид.
— Ты… ты не любил его? — спросила Линда.
Жесткие нотки, проскользнувшие в его голосе, удивили. Девушка признавала, что равнодушна к своим родителям — так же, впрочем, как и они к ней, — но уж если быть до конца честной, она не испытывала к ним такой неприязни, какую выражал сейчас к своим родителям ее собеседник.
