А в это время Третий драгунский обходил справа полки, а казачья сотня слева отрезала лес и проезжую дорогу к соседней дивизии.
Батарея не двигалась: артиллерийские представители вели за гумнами переговоры с комиссаром, и председатель их в разговоре нервничал и фуражкой крутил в воздухе.
III
— Это торг? — спрашивал Гиляров и отстранялся от фуражки, которая все теснее наступала. — Я не намерен торговаться. Коротко: да или нет?
— Мы же вам говорим, — надрывался артиллерист, — что так нельзя.
— А как же?
— По домам, — вставил другой артиллерист, пожилой, с сектантским ртом, и чуть раздвинул губы, не то в усмешке, не то в улыбке. — По-божьему, как птицы.
— Зачем же вы сразу не отказались? — обернулся к нему Гиляров. — Для чего же вы сюда явились?
— Приказали выступить. Вот что. Дурачье приказало — дурачье пошло, — крикнул председатель.
— Вы ведь знали, для какой цели, — стараясь говорить спокойно, ответил Гиляров.
— Ну и знали! — дернулся председатель. — Что ж из этого? Там узнали, а здесь и знать не хотим.
— Ты постой, постой, — внушительно отстранил его пожилой и шагнул к Гилярову. — Вот что, товарищ. Знайки бывают разные. У вас одна знайка, у нас другая. Вчерась палили — нынче нет охоты. Сегодня пришли, — глянешь утром — нету. Значит, товарищ, ни при чем, что пришли. Пришли, да ушли. На то и люди, а не какая-нибудь животная. И у пушек своя знайка, по кому стрелять и по-каковски стрелять.
— Какая же сегодня знайка у ваших пушек?
Пожилой артиллерист на этот раз уже усмехнулся открыто:
— Верная, без ошибки.
— И правду знают?
— Увидите, — злобным криком сорвался председатель.
— Ну ты, ну ты, — остановил его пожилой и пошел за Гиляровым, проводить его, а на повороте, когда попрощался и сказал: «Спасибо, я найду дорогу», вдруг вежливо, не по-солдатски приподнял фуражку и спросил:
— А позволено будет у вас узнать, вы не из священнической семьи будете? А то есть такое хорошее церковное заявление.
— Какое, говорите. Я пойму.
— Да вот такое… — протянул пожилой и как будто застыдился, опустил ресницы, но внятно и важно произнес: — Никем же не мучимы, сам ся мучаху.
— Что? Что?
Пожилой вскинул глаза и, уже не отводя, в упор посмотрел на комиссара и серьезно и проникновенно повторил:
— Сам ся… Сам ся… Вот понапрасну.
Покатая спина пожилого давно уже пропала за гумнами, а Гиляров все еще стоял на тропинке и не чувствовал, как дождь накрапывает, как ветер подхлестывает и лезет, острый, за воротник.
