Тем временем на главных улицах надоедливые стайки японских и американских туристов равнодушно проходили мимо подростков. Они стремились к сооружению, символизирующему единственный вид итальянской подростковой любви, которая их интересовала и трогала, — балкону Джульетты.
В Вероне всякий кажется погруженным в собственное желание. Но может, это уместно в городе знаменитых любовников, которые предпочли умереть, но не предать свои чувства. Однако история Давида расстроила меня и сбила с толку. Даже если он считает, что счастлив, я невольно тревожилась за него.
Не в силах отвлечься шопингом (вся одежда была либо чересчур мала, либо чересчур дорога, либо чересчур бела), я не находила себе места. И вовсе не хотела проводить свободное время в одной из трех морожениц рядом с отелем (БРИТАНСКАЯ ТУРИСТКА ПОГИБАЕТ ОТ ПЕРЕДОЗА ФРУКТОВОГО МОРОЖЕНОГО), а потому позвонила Элинор. Мы пошли в бар и классно надрались. Вот это кайф!
Прекрасный дом Джульетты постройки XIV века окружен двором. Его ограда за долгие годы покрылась таким количеством граффити, что теперь люди пишут любовные стихотворения на комочках жвачки, залепившей каждый дюйм стены словно вязкие многоцветные изразцы.
Под балконом стоит бронзовая статуя Джульетты. Молва провозгласила, что прикосновение к ее правой груди приносит счастье (хотя отнюдь не самой Джульетте). И теперь статуя четырнадцатилетней девушки с тускло-оранжевой грудью, изъеденной потом миллионов потенциальных Ромео, стоически взирала на толкотню назойливых туристов, тискающих ее правую грудь да еще желающих сфотографироваться именно в этой позе. Совсем как зрители «Свидания вслепую», перенесенного назад во времени: с каждым новым сдавливанием толпа одобрительно ревела.
Терзаемая неописуемым похмельем, я тупо наблюдала за ними, зная, что минут через десять мне придется надеть бархатное платье и изображать Джульетту.
Несмотря на все мои дурные предчувствия, Элинор повела меня в дом и убедила идти в гардеробную и переодеться. Платье из тяжелого красного бархата доходило до пола и было подхвачено на талии пояском, усыпанным цветными камешками. На голову водрузили красный головной убор из чего-то вроде губки.
Не успела я выйти, как толпа тут же меня заметила. Люди обгоняли друг друга, спеша войти внутрь, чтобы лучше меня разглядеть. Рев сменился тихим восторженным ожиданием.
«Первый же, кто попытается прикоснуться к моей груди, обнаружит, что ему крупно не повезло», — мрачно думала я.
