Старуха молчала.
— Ну же, сударыня, — не выдержал Курилов. — Вы просили принять вас? Хотели со мной поговорить. О чем именно?
— Ваше превосходительство… я знавала вашу жену, Маргариту Эдуардовну… — робко начала она.
— Это мне известно, — сухо оборвал ее Курилов. — Думаю, сие обстоятельство никак не связано с вашим делом?
— Нет, — пролепетала она.
— Перейдем к сути, сударыня, мое время слишком дорого.
— Яков Арончик, ваше превосходительство…
Курилов кивком дал понять, что знает существо дела, но женщина ничего больше не сказала, и он со вздохом подвинул к себе папку.
— «Я, нижеподписавшаяся… обвиняю асессора второго разряда Петра Мазурчика… Гм!.. Гм!.. В том, что он совратил моего сына…»
Он усмехнулся, взял со стола другую бумагу и прочел вслух:
— «Я, нижеподписавшийся Владимиренко, преподаватель лицея… сообщаю, что Яков Арончик, шестнадцати лет, иудаистского вероисповедания, подбивал соученков на бунт и противоправные действия». Эти факты верны?
— Ваше превосходительство! Мой несчастный мальчик стал жертвой провокатора. Я донесла на Мазурчика — на его репетитора, он давал Якову те ужасные книги… Я вдова, я бедна и не знала, не могла знать…
— Никто вас ни в чем не обвиняет, — бросил Курилов, и его высокомерный ледяной тон заставил старуху съежиться. — Чего вы хотите?
— Я не знала, что он агент вашего превосходительства. Но этот человек донес на моего сына. Я бедная вдова.
Черные, в трещинах, руки старой женщины вселяли в душу ужас и отвращение. Курилов как завороженный смотрел на ее узловатые пальцы. А ведь их изуродовала не какая-нибудь редкая болезнь — просто тяжелая работа и возраст.
Министр нахмурился, нетерпеливо оттолкнул папки с бумагами и сказал:
— Ваш сын был исключен. Я рассмотрю дело и, если юноша искренне раскаялся, распоряжусь, чтобы ему разрешили продолжить учебу. Как явствует из отчетов, он был лучшим учеником в классе… Вы проделали долгий путь, что наверняка нелегко в вашем возрасте. Раз вы заверяете меня в благонадежности политических взглядов сына… — Курилов не закончил фразу. Я видел, что он нервничает все сильнее.
Женщина молчала, и Курилов кивнул, давая понять, что аудиенция окончена.
И тут она впервые подняла глаза.
— Простите, ваше превосходительство, но он умер…
— Кто умер? — раздражился Курилов.
— Он… мой мальчик… Яков…
— Ваш сын? Но как…
— Он убил себя два месяца назад, ваше превосходительство, от отча… от отчаяния… — пролепетала старуха и разрыдалась.
Она плакала, громко шмыгая носом, ее крошечное личико покраснело, увядшие губы дрожали, грудь сотрясалась от рыданий. Зрелище было жалкое и отвратительное.
