Замечание между тем относится не к 800 страницам в принципе, а к 800 страницам общеизвестного. К отсутствию не авторского текста, но авторской позиции. Книга без автора, в своём роде анонимная, и есть второй из существующих форматов серии "ЖЗЛ". Он не уменьшает коммерческого успеха серии. Удобопонятное притягательно, как привычная пища кажется вкуснее экзотической. Но среди читателей есть не только академзадолжники и вечно занятые учителя. И они ждут от любимой серии некой золотой середины. "Мои книги в серии "ЖЗЛ" - и о Солженицыне, и о Достоевском - рассчитаны[?] на серьёзного и вдумчивого читателя, которого не остановят ни большой объём, ни строгое изложение материала. Я писала не для потребителя дамских романов и лёгкого карманного чтения". Эту самоаттестацию, правда, не все разделяют: "Работы Сараскиной очень доступны для понимания и интересны для широкой публики", - мнение пользователя популярного книжного блога вполне можно считать коллективным. И ничего уничижительного здесь нет!
А была ли позиция у предшественников Сараскиной по части популяризации биографии Достоевского? Была! Л. Гроссман, конечно, согласно времени, десятки раз приседая перед марксистским "разоблачителем" великого писателя, гнул линию "больного сознания". Ю. Селезнёв разрабатывал "почвеннический" слой Достоевского (Сараскина это изящно обходит: "Его патриотическое чувство было широким, культурным и просвещённым - без агрессивных приоритетов крови и почвы"). Нет, была там и агрессия.
К тому же именно Гроссман, сорок лет простояв на том, что прототипом Ставрогина был М. Бакунин, назвал и второго из возможных прототипов - Н. Спешнева. Л. Сараскина, собственно, сделавшая на фигуре Спешнева достоевсковедческую карьеру, буквально лишь оговаривается об этом первенстве. Как и о многих других. "Это первая биография Достоевского, написанная без идеологических препон и с учётом всех известных документальных источников и научных исследований", - трубят интервьюеры. Не первая! Тот же Волгин, на которого Сараскина ссылается едва ли пару раз, "идеологических препон" либо не замечал, либо умел их обходить. Но в каждой книге Волгина присутствует хотя бы локальное биографическое открытие. Взять ту же последнюю квартиру Достоевского в Кузнечном переулке, за стеной которой находилась конспиративная явка "Народной воли". Об этом поразительном обстоятельстве в жэзээльской версии нет ни слова! Где же "все известные документальные и научные"?
