Он проснулся посреди ночи с бешено бьющимся сердцем и широко раскрыл глаза, глядя из тьмы во тьму. В голове продолжали кружиться обрывки сна, тая и исчезая в водовороте времени, через несколько мгновений он уже почти ничего не помнил. Каждый раз, оказываясь в этом сне, он знал, что уже много раз был на этой черной дороге, в лучах фар, пронизывающей снежную тьму. И каждый раз, выходя из сна, терял ощущение многократности уже бывшего и память о нем. Но этот раз был не каждым, от него осталось ощущение удара, он не выплыл из сна в реальность – он пробил реальность сна лбом и выскочил из нее по другую сторону – в здесь и сейчас.
Здесь было тепло и темно, рядом тихо дышала девочка, но он знал, что она не спит и прислушивается вместе с ним к тающему в его ушах звуку лопнувшей струны, который сопровождал удар.
Он сполз с постели, на ощупь оделся и вышел на морозный воздух, под яркие, льдистые звезды.
И здесь на него вдруг обрушился водопад счастья. Даже в юности, резвясь на зеленых пажитях под солнцем начинающейся жизни, он не испытывал ничего подобного. Он стоял посреди свалки, на мусорной куче прожитых лет, бездомный, гонимый, никчемный – и радовался. Это было настолько нелепо, что он расхохотался. И с веселым ужасом понял, что ничего, кроме смеха в нем не осталось собственного. Он стал чужим самому себе, и некто другой смеялся, сожигая в огне своего смеха мусор чужой и нелепой жизни. Разве мог знать чужой, скисший в своем вонючем углу, как прекрасна жизнь? Она была прекрасна – в воздухе, в звездах, в ощущении тела, в каждом своем мгновении, из которого открывались мириады возможностей во всех направлениях. Разве мог знать чужой, что пыль, которая в тупике его больного сознания разрослась до размеров Вселенной – просто мусор? Он сам был иллюзией и умер под катящимися камнями своего рухнувшего мира, никогда не будучи живым. Сам факт жизни, очевидный и пылающий, как Солнце, делал жизнь самодостаточной и освещал все темные углы. О, радость! Прекрасней, чем быть живым, была только возможность стать еще более живым!
Несколько подростков осторожно выглянули из барака – им показалось, что на свалке что-то лопнуло, как граната и по ушам мягко ударило, как будто взрывной волной.
И замерло от удивления, увидев этого кошмарного типа, который, нелепо взмахивая руками, приседая и взвизгивая, плясал в одиночестве под звездами.
- Наган оклемался и даже просит жрать, - сказал Дед. – Что он рассказывает? – Он рассказывает, что на полдороге к городу те ребята вышли из машины и попытались его остановить. А когда он не остановился, открыли стрельбу. – Они хотели захватить его? – Черт его знает, чего они хотели. Возможно, им было просто лень играть с ним в игры на дороге, сбрасывая его с хвоста. – Я сам разбойник с большой дороги, - задумчиво сказал он, - Но времена наступили совсем окончательные, если мальчишку можно подстрелить просто так. – Да бросьте! – отмахнулся Дед, - Времена всегда были такими, просто униженных и оскорбленных выводили в расход другими способами. Чего стоит жизнь жителя свалки? Дешевле, чем пуля. Остановится – попытаем, не остановится – пристрелим, вот и все. – Если я еще раз увижу этих ребятишек, я покажу им, чего стоит их жизнь. – Охотно верю. А пока, предлагаю поддержать наше бренное существование чем-нибудь существенным. – Опять палтус? – А чем вам не нравится палтус? Ну, подванивает слегка, так у меня есть еще морская капуста, если вам больше нравится запах йода. Мы ловим морские деликатесы прямо на свалке, хорошая белковая шамовка и хороший сибирский чифирь – что еще надо интеллигентному человеку, чтобы заработали мозги? – А чем кормят раненого пацана? – Не волнуйтесь, его хорошо кормят. Все любят нашего Нагана, он милейший и безобиднейший ребенок, когда ни в кого не стреляет. – Я подарю ему автомат. – Он будет без ума от счастья. Из своей старой рухляди он попадает в пивную банку с двадцати пяти метров. А с хорошим инструментом мальчик станет настоящим мастером. – Дай-то Бог.
