Мобиль остановился на площади Торсиды. Мейер вышел проводить Баклавского.
— Если что… — сказал он.
— Я знаю, — благодарно ответил Баклавский.
Тучи вдруг на мгновение окрасились голубым, и через несколько секунд громыхнуло.
— Гроза? — удивился Мейер.
— В конце октября?
Но, видимо, осеннее небо действительно решило разродиться запоздалой грозой — где-то над морем вспыхивали зарницы, а ветер приносил глухой рокот.
Лавки, цирюльни, трактиры на Бульварах были закрыты наглухо. От Торсиды Баклавский поднялся до Восточного и повернул к реке. На противоположной стороне бульвара открытым ртом зияла лавка с нескромным названием "Закрома Канцлера". Лохматый спросонья старик, борода лопатой, руки как грабли, неуклюже перепрыгивал от лотка к лотку, громко и раскатисто цокая по полу деревянным протезом. Пока Баклавский подходил к лавке, бакалейщик смел длинной шваброй снег с тряпичного козырька, зажег по углам газовые фонарики, и по-хозяйски встал к весам за прилавок.
— С праздником, — сказал Баклавский. — Какие яблоки есть?
Все лотки с фруктами скрывались под неопрятной ветошью, и посмотреть на содержимое не получалось.
— Франклин, мендельские, ганайский налив… — начал перечислять старик.
— Ганайские хороши?
— Из самог? любековского сада, других не держим, — старик проворно отдернул покрывало с ближайшего ящика.
Под пластами серого войлока взошли солнца — розовые наливные яблоки почти светились, аккуратно выложенные одно к одному.
— Как вы их попрятали, — усмехнулся Баклавский, — от наших-то глаз!
— Такое чудо — поморозить! — охнул старик. — Гре-ех!
— Грех, — согласился Баклавский. — Полдюжины, покрупнее.
Выбрав, кроме того, плитку флотского пайкового шоколада, пятилетнюю бутылку тинто, и ломтик острого, в сиреневой плесени, патройского сыра, и для приличия выторговав у бакалейщика полкроны, он вышел на Восточный бульвар и зашагал широким размашистым шагом к доходному дому госпожи Гнездник, что стоял от лавки в паре кварталов.
Снегопад окончательно стих. Рассвет начал высветлять небо у горизонта, а в улицах Кетополиса лишь сгустилась тьма, хищно поглощая лучи редких фонарей. Первые пешеходы вытаптывали в белом покрывале приближающейся зимы неровные елочки следов. Бульвары просыпались медленно, лениво.
— "Полис"… "Полис"… — где-то вдалеке вопил мальчишка-газетчик.
— "Утро Кето"!.. "Утро Кето"! — вторил ему другой. — Трагедия накануне праздника!..
Что же должно случиться в нашем странном городе, подумал Баклавский, чтоб удостоиться статуса трагедии? Мы очерствели, озверели, отплакали свое уже давным-давно. Пропавшие дети — не горе, а статистика. Газ и бомбы — на странице происшествий. Убиваем китов — и себя вместе с ними…
