Он был здоровым, этот Геворкян. На мне бушлат висел, как на швабре.
И вот красивый смуглый татарин Сафа, зеленоглазый Сафа, разговаривает со Шваброй.
У красавца к Швабре дело.
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
Это было третье дело. Два первых были простыми.
Нужно было погадать писарю Никону по руке.
Писарь хотел отпуск. Я сказал, что отпуск будет.
Глядя на эту маленькую нежную руку с ровной линией жизни, я думал о своих. О своих кровоточащих, разбитых. Я стеснялся своих рук.
И когда гадал Никону, то сказал, чтобы он показал ладонь. Раскрыл ладонь. А свои руки я подальше засунул в карманы к зверю Геворкяну.
Я сказал, что отпуск будет.
Никон был примерный писарь. Он даже спал на столе в штабе. - - - Я трус, - - - говорил Никон спокойно. - - - Да - - - я просто человек с воображением - - -
Он очень старался получить передышку. И он ее получил. Второе дело было написать письмо азербайджанцу Ахмедову.
Он был из очень далекого аула. И у него были грустные глаза-сливы.
И плавный нос, как у индийских кавалеров на миниатюрах.
Он тоже познакомился с девушкой. С русской. И теперь нужно было написать что-нибудь.
"Что-нибудь красивое... - сказал он. - Что-нибудь... Стихи... А то я..."
И он посмотрел на свои руки и показал их мне.
"Я простой парень... Я хочу просто жить... Я не хочу жить там... В ауле... Мне нужна эта девушка..."
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - Я сел на кровать тогда и попросил Ахмедова сесть напротив. Он сел.
И положил руки на колени. Так мой дед садился, когда его фотографировали.
Я смотрел на его руки, узкие и спокойные, на его нос и на его ресницы длинные. Мне нравился этот тихий высокий человек.
Я написал поэму. Цветастую, как хохляцкая скатерть. И самые пышные цветы я выткал, глядя на руки рядового Ахмедова и на его глаза.
В поэме были корабли, лежащие в порту нашем. В поэме был океан. И запах его. И запах песка, слежавшегося в баржах. И запах одеколона был. Простой запах простого одеколона, который сводил нас с ума. И мы в поэме были. На наших КрАЗах, на капотах мы лежали и грели тела, и Океан Великий и синий был перед нами. И тундра цвела, как ковер. Как ковер, брошенный одним концом в Океан....
Я писал, и был Океан передо мною, и мы на капотах были, и руки сложенные Ахмедова были, и тундра ковром была брошена в Океан....
Я чуть не разревелся от нахлынувших чувств. Ахмедов сидел неподвижно. Он смотрел в окно. И в лице его была надежда и мука.
