Или иногда она ставила мне пластинки классической музыки.
У нас был старенький приемник с проигрывателем.
Я любил смотреть вечерами, как светится шкала. Это меня успокаивало.
Там были иностранные города. Далекие города, далекие названия. Позывные другого мира, от которого я был так далек... Я будто бы был в дороге. Совсем один.
Она ставила Моцарта, Бетховена.
- - - Послушай - - - послушай - - - тебе это должно нравиться - - - ты похож на меня - - - ты тоже грустить любишь - - - прослушай - - - сколько здесь печали и радости - - - сколько нежности - - -
Я ложился на диван. Он был моим, когда отец куда-нибудь смывался.
Моцарт, Перголези, Букстехуде, Регер, Малер, Чайковский, Гайдн, Альбинони, Григ.
Все они будто пытались рассмешить меня. Я был как Царевна Несмеяна.
Я лежал, и наступала осень. Она пришла, когда я слушал Гайдна.
Ветер срывал листья с карагачей. Пошли дожди.
Я пустил корни на этом диване, под эту музыку. Как картошка прорастает в подвале.
Я выключал приемник, когда мать уходила куда-нибудь. Но все равно эта тоска, эта разъедающая печаль звенела в ушах. Музыка разъедала глаза, как хлорка. Даже когда жрал, то глаза были на мокром месте.
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
Вся эта история сделала нас взрослыми.
У нас только не было слов, чтобы сказать это. Только мычание.
В дождливые дни я приходил к Надьке в интернат, и мы сидели на полу в коридорах, прислонившись к стенам. Мы молчали. А когда хотели сказать то, что чувствовали, что в нас происходило...
Только мычание и ругань, только обычные слова лезли из нас.
Мы молчали. Мы не смотрели в глаза. А когда все-таки пытались взглянуть - ничего не видели от слез.
Прошел ноябрь. Выпал снег. Надьку отправляли на лечение в большой город.
Там придумали новый способ для таких, как Надька.
Она не верила.
В те дни, когда стало светло от снега, от белого башмака зимы, вставшего на черную землю, мы бродили по городу, грустно-легкие.
Мы так и не научились говорить, но мы научились не молчать.
Никогда мы не говорили ни об Игоре, ни о подвале.
Только перед самым отъездом она не выдержала.
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
Эти ночи Игоря, когда мы уходили и он оставался один. Ночи, когда мы спали в своих теплых постелях. Ночи, в которые уложилась его жизнь. Ночи, когда приходили эти три женщины.
Когда их мужья пришли в подвал и выволокли его. Когда отвели его на пустырь.
