- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
Я подходил к проходной бойни и доставал из рубашки клочок бумаги. Там дядя Георгий черкал свой знак. Косой крест. Невозможно было его подделать. Дядя Георгий сам говорил. Вахтер разглядывал бумажку и пропускал меня вперед. Потом орал не вставая: - - - Гоша! - - - К тебе!!! - - -
И снова погружался в бдительный сон.
В проходной всегда было прохладно.
Я ждал, рассматривая плакаты. На них были схемы разделки свиных и коровьих туш.
Выходил дядя Георгий. Смотрел на меня. Кивал. И снова уходил. Потом появлялся со свертком. Это была колбаса. Закуска для отца.
В то время отец работал в вечерней школе. Учителем истории.
Дядя Георгий был его ровесник и его ученик. Они сидели и пили вдвоем, если никто не приходил на урок. То есть в сад возле барака. В нем была эта школа. Когда теплело, отец давал урок в саду. Если появлялся еще кто-нибудь, они пили втроем. Потом ученики приносили отца домой. Или я ходил его искать.
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
Дядя Георгий.
Когда я представлял себе его работу, мое сердце падало. Это было волнующе.
Боец скота! Он убивает животных! В моем воображении возникали страшные картины.
Сам этот человек с длинным лицом, с узкими смеющимися глазами пугал и притягивал.
Он всегда, помню, ходил в одной и той же брезентовой куртке. И зимой и летом.
От него пахло молоком.
Рядом с ним в меня входила тревога. Сильная тревога. От этого я становился сам не свой. Я не мог это ни понять, ни выразить.
Я ходил кругами, вздыхал, краснел, бледнел, чесался. Я протягивал ему все свои свинчатки. Я хотел подарить ему что-то. Но у меня ничего не было.
Он смеялся. Он внимательно на меня смотрел узкими непонятными глазами.
Я хотел, чтобы он посадил меня на колени. Я хотел быть
ближе к нему. К его лицу. К его глазам. В конечном итоге
я не хотел сидеть с ним.
Я хотел войти в него. Я хотел стать им.
Но я стеснялся. Может быть, он бы просто рассмеялся над моими фантазиями.
Но он не смеялся надо мной. Я чувствовал, что он не смеется.
Он внимательно смотрел. Он будто понимал всю безнадежность моих терзаний, всю бесполезность попыток их выразить... Он просто смотрел.
И два раза он мне протянул руку. Невидимо.
Он сказал однажды вечером, когда я крутился как обычно возле него.
Помню, я что-то болтал, рассказывал, путался. И в конце концов заплакал от бессилия.
