Повышение плотности населения на основной исторической территории обитания русских при невозможности интенсификации сельскохозяйственного производства вело к их оттоку на новые территории в поисках пашни, благоприятных условий жизни и ведения хозяйства. «Объективные условия плотной заселенности Европы открывали для русских лишь путь на Юг, Юго-Восток и Восток Евразийского континента, путь опасный, трудный, но единственно возможный»[104]. Первым эшелоном русской территориальной экспансии была крестьянская колонизация, осуществлявшаяся вопреки противодействию московской власти, стремившейся прикрепить крестьян к земле. И только вслед за мужиками приходило государство, беря под свое крыло уже освоенные земли.
Важным условием экспансии была способность русского народа выстоять, наладить жизнь и хозяйство в тяжелейших условиях. «Российские крестьяне-земледельцы веками оставались своего рода заложниками природы <…> Даже при условии тяжкого, надрывного труда в весенне-летний период он (крестьянин. – В.С.) чаще всего не мог создать почти никаких гарантий хорошего урожая. Многовековой опыт российского земледелия, по крайней мере с конца XV по начало XX века, убедительно показал практическое отсутствие сколько-нибудь существенной корреляции между степенью трудовых усилий крестьянства и мерой получаемого им урожая»[105]. Уникальная способность русских жить и развиваться в ситуации постоянного предельного напряжения, помимо недюжинной физической силы и цепкости требовала также высоких морально-психических качеств, экзистенциальной силы.
Русское движение шло не в «пустом» пространстве, а на территориях, населенных разнообразными народами. Поэтому стоит специально остановиться на этнических, точнее межэтнических, аспектах интеграции новых территорий в Московию/Российскую империю.
На этот счет в нашем Отечестве существует влиятельный историко-культурный миф. Суть его – в утверждении качественного превосходства российской имперской модели сожительства народов над всеми исторически синхронными ей формами организации пространства и населения – как в морских колониальных, так в сухопутных континентальных империях. Идея морального превосходства русского цивилизаторского влияния в Азии в сравнении с колонизаторским опытом Запада составляет одну из «священных коров» отечественной историографии: жестокости, жадности и чувству расовой исключительности западных европейцев противопоставляются справедливость, патернализм, толерантность, открытость расовому и этническому смешению, якобы свойственные русским. Если Запад завоевывал, жестоко покорял, беспощадно ассимилировал и эксплуатировал народы, то в Россию народы входили «мирно и добровольно», «ни один народ, доверивший ей свою судьбу, не исчез с карты мира», их самобытность сохранялась, большинство национальных общностей не подвергалось дискриминации (а нередко даже имело преференции) – таков преобладающий в публицистике (причем не только патриотического толка) и академической литературе сравнительно-исторический взгляд[106].
