Рьяным критикам определения этничности по крови посоветую приберечь свой пыл для разоблачения таких государств, как Израиль и Германия, Греция, Испания и Бельгия. Ведь в них вопрос о гражданстве решается именно на основе «права крови» (jussanguinis). Наиболее известный пример – Израиль: чтобы получить его гражданство, надо родиться евреем; причем особо кошерные уверяют, что одного папы-еврея недостаточно, что такой еврей – неполноценный, что, согласно «Галахе», еврейкой непременно должна быть мама соискателя. Допустим, Израиль - расистское государство, как уверяют многие европейские и американские леваки.
Но как быть тогда с тщательно выкорчевавшей все «родимые пятна» нацистского прошлого Германией? Чтобы получить гражданство этой страны надо именно родиться немцем. Предпочтение «праву крови» отдается также законодательствами о гражданстве Греции, Испании и Бельгии. В общем, «принцип крови» в ходу даже в либеральных демократиях, которых судорожит от одного лишь слова «расизм».
Однако русскость не только специфическая биохимия и определенный расовый тип, но и этнические архетипы восприятия и действия. В теоретическом отношении самую трудную часть исследования представляет выделение русских этнических архетипов, которые, актуализируясь в социальном пространстве и историческом времени, создавали неповторимый рисунок отечественной истории. Сложность в том, чтобы за кажущимся хаосом, калейдоскопом исторических событий разглядеть, обнаружить силовые линии архетипов - бессознательных мыслеформ.
Естественно предположить, что успех русской территориальной экспансии был в значительной мере связан с русским восприятием пространства. Но каково это восприятие, а, главное, в чем его генетическая детерминированность? Раскрутим эту цепочку с конца.
Распад Советского Союза со всей очевидностью выявил качественную неоднородность бывшего советского пространства в русском восприятии: выделились территории, которые русские считают «своими», «чужими» и «серыми» (переходными). Причем эта неоднородность не представляет собой ментальную проекцию новых исторических реалий, их отражение в человеческой психике. Ведь наряду с «чужой» среднеазиатской, закавказской и прибалтийской периферией, на территории самой Российской Федерации оказались места, которые русские не держат за откровенно «чужие», однако не считают и вполне «своими». Например, значительная часть Северного Кавказа.
Похоже, что не политика обусловила специфику восприятия пространства, а наоборот, уровень его «природненности», включенности в русскую ментальную карту предопределял политическую судьбу тех или иных территорий. Между тем степень и даже сама возможность интериоризации пространства в решающей мере зависела от его природно-ландшафтного наполнения.
