Ответ здесь может быть только отрицательным. Дело даже не в том, что русские этнические преференции с неизбежностью спровоцировали бы сопротивление нерусских народов. Главное, что эта идея подрывала такие имперские устои, как полиэтничный характер элиты и эксплуатация русских этнических ресурсов. Русское неравноправие составляло фундаментальную предпосылку существования и развития континентальной политии — не только в имперско-царской, но и в советско-коммунистической исторических формах.
Таким образом, пути и решения, предлагавшиеся русскими националистами на рубеже XIX и XX вв., помимо их воли и желания носили объективно подрывной характер в отношении имперских устоев. Суб-версивный модус русского националистического дискурса в конечном счете определялся тем, что кардинальная проблема сочетания интересов русского народа и имперского государства в принципе не имела и не могла иметь удовлетворительного для обеих сторон решения. Это была игра с нулевой суммой: империя могла существовать только за счет эксплуатации русской этнической субстанции, русские могли получить свободу для национального развития, лишь пожертвовав империей. Похоже, что к началу XX в. русские националисты даже не приблизились к пониманию этого капитального противоречия. Зажатый в его тисках русский национализм оказался в концептуальной и психологической ловушке и резко ограничил свои мобилизационные возможности. Выступление против империи (не конкретно-исторической политической формы — самодержавной монархии, а империи как способа организации социального и территориального пространства) было для него исключено. Но это означало, что он не мог, точнее, не решался апеллировать к массовой, народной русской этнической оппозиции имперскому государству. Даже обратившаяся к низам «черная сотня» не решилась до конца пройти по открывшемуся перед нею пути.
Русский национализм был настолько радикален, чтобы своими теоретическими и идеологическими построениями бросить вызов имперским основам, хотя концептуализировал это не как вызов, а именно как способ сохранения империи. В то же время он был не настолько радикален, чтобы стать в подлинном смысле революционной силой, возглавить массовое народное движение. Нет, не за свержение имперского государства, а за его преобразование на предлагавшихся русским же национализмом принципах. Более того, русские националисты боялись своей потенциальной революционности.
