— J'aurais mieux fait de rester en Égypte.
«Лучше бы я остался в Египте».
Шестью годами позже, четырнадцатого июля тысяча восемьсот двадцать первого года, во второй половине знойного дня один весьма необычный седоволосый человек, изнывающий от жары на диване у себя в доме на набережной Вольтера в Париже, вдруг заметил, как в окно залетела исключительно крупная пчела и, выписывая зигзаги, направилась к нему. Старик изумленно уставился на нее. Пчела зависла в воздухе. Мужчина вздохнул. Насекомое зажужжало, наводя на мысли о Наполеоне. Пчела, да не простая, а фараонова пчела — символ наполеоновской империи, — а как, в сущности, мало ей нужно.
Да, но что ее сюда привлекло? Запах мужчины ни в коей мере не заслуживал определения «сладкий». Может быть, насекомое хотело ему что-то сказать? Или же, подобно воспоминаниям, явилось только для того, чтобы жалить?
«Быть посему». Старик распахнул свой robe de chambre,[1] приглашая пчелу заняться делом. Но та, казалось, не знала, как ей поступить дальше. Мужчина буквально увидел озабоченные морщинки на ее лбу. Он замахал руками, затряс пальцами, чтобы раззадорить незваную гостью. Та поначалу отпрянула к окну, потом осторожно вернулась. Старик попытался ее пришлепнуть. Пчела увернулась, но ей даже в голову не пришло разозлиться.
А если поймать на лету?.. Насекомое успело проскочить между пальцами. Старик замахнулся кулаком; пчела улетела повыше. Он грозно зашипел; она прикинулась, будто не понимает намеков.
«Да что же такое с нынешними пчелами, — подумал старик. — Откуда им было набраться такого великодушия?»
И он презрительно отмахнулся от надоевшей твари; как раз в этот миг она шла на снижение и по нечаянности была задета костяшкой пальца. Лишившись чувств, пчела отлетела прочь, глухо ударилась о другую стену рядом с пейзажем Брейгеля Старшего и камнем упала на пол за секретером красного дерева.
Старик приподнялся на локтях, ища пчелу глазами, но ничего не увидел. Застигнутый странным ощущением вины, однако не в силах что-либо изменить, он печально вздохнул и решил, что, в любом случае, наступило самое время вставать.
Но не успели босые ноги коснуться пола и нащупать бархатные тапочки, как с лестницы донеслись торопливые шаги. В дверь постучали.
Старик поспешил забраться в постель с ногами и подпоясался, устыдившись не столько своей наготы, сколько неприглядности собственного вида.
— Входите, — произнес он.
Юный слуга-сардинец отворил дверь в комнату с неожиданно скорбным выражением на лице и пару мгновений, казалось, не знал, как начать. Наконец он выпалил:
