По-братски | страница 6



— …и когда жандарм увидел, что пуля, которая убила ее, — обыкновенная, свинцовая, он сказал: «Месье, вы обошлись с этой pauvre jeune fille неблагородно». Ха! Естественно, для меня это был довольно грустный момент, и все же…

— Перестаньте! — выдохнул Крэйг. — Превратитесь… превратись в нетопыря и улетай. С глаз моих долой… напился моей крови…

Он попытался отвернуться, но локти разъехались, и лопатки со стуком ударились о днище лодки. Он лежал с закрытыми глазами, и в его горле стоял ком — одновременно хотелось смеяться и тошнило.

— Я не умею превращаться в нетопыря, друг мой. Мерзкие созданьица… — Хоффманстааль тяжело вздохнул. — И в гробу я не сплю. И, как вы уже заметили, свет для меня безвреден. Это все предрассудки. Суеверия!.. Вы знаете, что мой дед умер оттого, что ему пробили сердце осиновым колом? — Его брови сердито встопорщились. — Поверьте уж, мы, те, кто отличен от вас, больше должны бояться суеверных невежд, чем они — нас. В конце концов, их так много, а нас так мало!

Все эти долгие ночи, проведенные в шлюпке, перед Крэйгом стояло строгое, укоризненное лицо отца. Отец Крэйга был баптистским проповедником. Когда шлюпка дрейфовала по зеркальной морской глади, отражающей звездное небо с такой отчетливостью, что казалось, будто она висит в центре огромной звездной сферы, когда Крэйг чувствовал теплые, влажные губы вампира на своей шее, — тогда стыд материализовывался перед его взором в лицо отца.

Что же… по крайней мере, он сопротивлялся сколько мог и сдался не сразу. Но он не получал никакой еды, и скоро голодные спазмы скрутили его живот мучительной болью, а с запекшихся губ срывались мольбы о глотке воды. Наконец, содрогаясь от омерзения и страха, он позволил вампиру насытиться.

Впрочем, это оказалось не так плохо, как он ожидал. Жалящая боль укола острых клыков, прокалывающих кожу и плоть (странно, что он раньше не замечал, какие они острые!); затем начинало действовать анестезическое вещество в слюне вампира, и чувствительность исчезала. Вещество, выделяемое вампиром, обладало, похоже, и одурманивающим действием. Когда онемение захватывало все лицо, а губы и щеки будто замерзали (как после инъекции у дантиста), перед глазами появлялись диковинные краски, смешивались, вились в хитрых туманных сочетаниях и уводили его мысли по странным извилистым путям. Он становился частью Хоффманстааля. Хоффманстааль был частью его. Ощущение почти сладострастное…

И раз от разу ему было все менее больно и страшно. Наконец процедура стала совершенно будничным делом.