бы он проводил время с ней, да, вы только взгляните: что дом, что жандарм, я бы их так описала, если бы была судебным исполнителем по описи имущества, пока меня не перебили. Дали в нём немного, но много удали, не в том смысле, что он удалён, а в том, что недалёк. Мебель сдвинута к стенам, чтобы его тело легче поддалось искушению предаться многократно, спасибо, опробованным движениям, от которых обстановка потерпит ущерба не больше, чем это необходимо. Ведь обстановку хочется, когда дойдёт до дела, получить вместе с домом целой и невредимой. Ну, максимум, проломится кровать. Вот стоит себе человек — глядь, ан это женщина. Видно, как она помавает руками, кричит, плачет, умоляет, почему он сегодня уходит так рано. Видно, она готова горы своротить, чтобы его совратить, вот она и вовсе становится на задние лапки. Она ему грозит. Странно, мы уж опять у неё дома. Только что она мирно сварила кофе, хотя мы перед тем выпили кофе в кафе и уже с интересом взяли след в делах нежности и доверия, которые нам были обещаны и за которые мы уже заплатили: два человека, которые друг друга на дух не выносят и всё же не отпускают друг друга. По разным причинам. Со временем они оперятся и упорхнут отсюда, потому что иначе им друг от друга не отвязаться. Хотя бы один из них должен уйти, чтобы другой смог остаться. Но к чему вся эта возня у плиты, если потом женщина выплеснет ему в лицо полную горячую чашку — она не понимает толком, зачем так жертвовать собой, если можно пожертвовать едой и напитками, для чего было всё это бурление и кипение ничего иного, как воды? Для чего бес в ребре? И теперь ей придётся самой же вытирать кофе и самой хлебать суп. Вообще, незачем было разбрасываться теми, кто ничего не сделал. После этой громкой сцены женщине, не избалованной, но хорошо воспитанной, можно сварить немного более твёрдой пищи, на сей раз что-нибудь экзотическое, с дольками ананаса и специями, которые специально привозят сюда с венского лакомого рынка Нашмаркт, — хочешь, Курт? — нет, он этого не знает и не хочет пробовать. Теперь он упражняет свою притягательность. Ну пожалуйста, съешь же хоть что-нибудь, а потом будет десерт, а потом мы рванём! Стоп, ей приходит в голову одна идея: этому человеку, который уже отверг её предложение и предпочитает потреблять свой обед в виде жареных колбасок с глазуньей дома, у мамы, она предложит его еду совершенно новым, небывалым способом. Он не сможет опомниться от счастья, подобно памятнику старины, который достоин воспоминаний, но вынужден ждать, когда про него вспомнят. И хотя она уже подаёт на стол, вы не думайте, ну, не так уж это и оригинально: просто накрыто с дорогим нижним бельём, которое она купила специально ради этого случая в городе у Пальмерс. Ну разве это не ослепительная идея для её ослепительного явления? Разве это не отдохновение для его глаз, которые на серых дорогах вынуждены смотреть на гораздо худшие вещи, часто перемешанные с кровью, убитые или раздавленные? Что я могу ещё сервировать? Её выход, который ей следовало попробовать уже давно, чтобы не вызвать у мужчины этот ужасный смех, который за ним не задержится, подействовал бы на него убедительно, если бы он захотел поверить своим глазам. Еду можно было бы, прислушавшись к его внутреннему голосу, ещё немного умаслить собственными соками на собственном теле, чтобы её можно было оттуда слизать. Ни на каком другом основании. О таком женщина и не мечтает, об этом она прочитала в каком-то рекламном листке, приложенном к покупке, и с тех пор она верит в силу воздействия своего тела, современная, уверенная в себе, экономически независимая достаточно, чтобы удовлетворить все свои телесные потребности (другим для этого приходится каждый день километрами наматывать сопли на кулак), неважно, что там перепало ей в рот, возможно, даже и кулак, о боже.
