Санди пролежала в постели день, потом второй. Ревела, пила снотворное, спала, опять ревела. Взглянув в зеркало на свое опухшее лицо, пришла в ужас: еще день, и глаз не останется вовсе. Приняла контрастный душ, подкрасила глаза, припудрила нос и, решив, что пора возвращаться к нормальной Жизни, вышла прогуляться.
На Монмартре кипела жизнь, которая туристам кажется вечным праздником. Еще бы! Даже в самой маленькой овощной лавчонке витрина была произведением искусства, а создавались эти шедевры каждый день заново. Санди всегда восхищало неустанное трудолюбие одних, которое для других оборачивается праздником. Она поздоровалась со знакомой цветочницей и полюбовалась ее изящными букетами.
Мои герани, конечно, куда грубее, но зато жизнерадостные, жизнестойкие и жизнелюбивые. Я забросила их на целых три дня, а они выдержали. Буду брать с них пример! И Санди высоко подняла голову.
Она спустилась с Монмартра и пошла по бульварам. Они вторглись в тесный черно-серый каменный Париж в девятнадцатом веке и казались горожанам насильниками, узурпаторами. Потом опушились плакучими ивами и каштанами, спрятали в своей тени узорные чугунные скамейки, стали прибежищем многих поколений влюбленных и их трогательных воспоминаний, а также хранителями духа прошлого века — прекраснодушного, чувствительного, многоречивого.
Домой Санди вернулась совсем в другом настроении, не слишком веселом, но вроде примирившаяся с тем, что произошло. Нужно привести в порядок нервы и браться за работу, вот и все.
Завтра я все-таки съезжу к Кремеру, верну рукопись, объясню, что позирование слишком тяжелый труд, который не по мне. Впрочем, он и сам это прекрасно понимает. Его просьба — следствие все того же нелепого спектакля, который мы так внезапно разыграли. Но теперь мы снова на твердой реальной почве, снова трезво смотрим на вещи, и нам обоим ясна очевидная нелепость произошедшего.
Расставив все по местам, Санди почувствовала облегчение.
Поль давно уже не вскакивал с первыми лучами солнца, чувствуя будоражащий кровь запах краски и зуд в руках. Он обошел весь дом, придирчиво ища комнату, которая станет его мастерской.
Дом был совсем небольшой, очень старый. Две комнаты, в которых жила и умерла его тетушка, казались самыми обжитыми. Поль так и оставил их в неприкосновенности. Все остальное мало-помалу ветшало и давно нуждалось в ремонте, на который у древней старушки не было сил. Приехав, Поль облюбовал самую светлую комнатку с итальянским окном, смотревшим в сад. В ней стояли лишь стол и кровать, а ему больше ничего и не было нужно.
