– Ты что, уходишь? – всполошилась девушка.
Алик молча натянул джинсы и пренебрежительно усмехнулся, глядя, как одевается она. Когда оголялась, было веселей, потому как снизу подпирало, а сейчас почему-то вспомнился бородатый анекдот. Старая жена приехала из-за границы и стала рассказывать мужу о том, как ходила в стриптиз-бар. Отвратное зрелище, а он говорит – покажи. Она разделась под музыку, тряхнув рыхлыми телесами. Да, действительно, сказал муж, зрелище омерзительное... Катька хоть и молодая, и не очень пышная телом, но кожа у нее какая-то сухая и шероховатая, местами плотная, как хлебная корка – неприятно на ощупь, да и на вид... Нет, лучше не смотреть, как она застегивает бюстгальтер.
Ответа она не дождалась, а когда Алик двинулся прочь от нее, устремилась за ним. Он шел в сторону своего квартала, а ей нужно было идти к себе домой, но Катька упорно преследовала его, как банный лист прилепилась. В конце концов, он не вытерпел, остановился, как норовистый конь, развернулся к ней лицом. Копыта у него не было, чтобы ударить им в землю, но язык с привязи соскочил.
– Ну, и какого хрена ты за мной прешься? – озлобленно спросил он.
– Я... Я хочу с тобой, – хлюпнув носом, растерянно пробормотала Катька.
– Да ты со всеми хочешь!
– Нет, только с тобой.
– А я не хочу! Потому что ты шлюха! Пошла отсюда!
– Ну, Алик...
– Я сказал, пошла!
Он резко повернулся к ней спиной и быстрым шагом продолжил путь.
– Все равно ты мой! – крикнула ему вслед Катька.
Но Алик лишь пренебрежительно махнул рукой. У этой дуры мозги на передок завязаны, потому и моросит всякую ересь. Мокнет у нее часто и сильно, вот ей и хочется всех парней к рукам прибрать. Одно слово, нимфоманка.
Алик облегченно вздохнул, когда понял, что избавился от случайной подружки. Катька осталась на пустыре между старым и новым кварталами, а он скрылся в лабиринтах узких, неприглядных улочек.
Трехэтажный дом с облупленной штукатуркой стоял на высоком, опасно треснувшем в нескольких местах фундаменте, пыльные покосившиеся окна, темная, до рези в глазах пропахшая мочой подворотня, три старых тополя во дворе-колодце; древние старушки на скамейках у подъездов – ни дать ни взять ровесницы, а может, и соратницы давно почивших в бозе революционеров. Им самим уже прогулы на кладбище ставят, а они все городские сплетни своими беззубыми ртами пережевывают. Алик посмеивался над ними – когда про себя, а когда мог и словом оскорбить их сгоряча. Но при этом он готов был начистить вывеску любому со стороны, кто посмел бы обидно подуть на этих «божьих одуванчиков». Ведь это был его двор, и в этом доме он жил с самого рождения.
