– Знаете, – сказала Эннен, – «Зэ Кардиганс» – это одно, а вот то, что Хавстейн слушает, – это вообще катастрофа!
– Вот именно, – подтвердила Анна, поднявшись. Она подошла к маленькой стопке дисков. – Эннен, ничего, если я?..
– Давай.
Анна выключила музыку и поставила другой диск. Через несколько секунд из проигрывателя полилась какая-то мелодия, напоминающая одновременно танцевальное буги, блюз и кошачий концерт. Я понял, что когда я пролеживал неделями наверху, то слышал вовсе не радио, а эту мелодию.
– Хавстейн, – начал я, пытаясь изображать серьезность, – это что?
– Это Каури П. Настоящий фарерский герой.
– Кари?
– Каури. Ты же слышишь – голос мужской. Каури, как… ну да, Коре.
Эннен сидела на диване, улыбалась и качала головой. Потом крикнула Анне:
– Еще раз!
И Анна опять поставила ту же песню. «Народные напевы».
– Поставь ту, с саксофоном, – крикнула Эннен.
– «Sangur ит flyting»?[49]
– Ага!
Анна поставила другую песню, которая началась очень грустным проигрышем на саксофоне, это была баллада о том, как бедных прогнали из дома, а на их место въехали богатые, йотом, как меняются времена – times they area-changing,[50] – голос Каури был исполнен печали, плюс ко всему этому гитара на фоне. Чуть получше предыдущей песни, но я бы такое не купил, и просыпаться под это мне не хотелось бы.
– Невероятно красивая песня, – настаивал Хавстейн, – и текст очень правильный. Оглядитесь вокруг! Раньше здесь жило очень много народу, действительно много, а теперь почти никого не осталось. Очень сильный текст.
– Ну, да, пожалуй, – сказала Анна, – только вот петь об этом не стоило.
– Может, ему лучше бы было это продекламировать? – предложила Эннен.
– Или просто-напросто напечатать текст на обложке, а диск оставить пустым, и его можно было бы продавать как приложение к журналам для домохозяек.
Кто-то протянул мне обложку – по-моему, Анна. Альбом назывался «Песни о благополучии». На обложке был средненький коллаж: справа на заднем плане – нарисованные карандашом горы, маленькая, почти невидимая деревенька, а с другой стороны – высокий черный дом. Прямо посредине была нарисована дверь, а из нее высунулся старик-рыбак, держащий завернутую в бумагу рыбу. Он будто стоял на шахматной доске, где игра давно прекратилась, и на поле осталось только четыре пешки. На доску свисала лиана, а за нее цеплялся Тарзан. На стуле в глубине комнаты сидел человек без рук, глаз и рта, а у его ног расположились трое американских солдат, прикрывающих руками глаза. Наверху был изображен ангел, охраняющий их или, может, и вовсе забывший об их существовании. Я подумал, что, вероятно, рисунок для меня что-то значит, но так и не придумал, что именно. Разве только смысл в том, что все пошло наперекосяк и плохо, что никто не сдается.
