Затем последовал ряд частых встреч моих с Иваном Ильичем, и служили мы с ним вместе, и всегда он мне рассказывал в свободные часы все, что с ним случалось в жизни и все, что он знал или слышал о Казачестве.
Не помню я фамилии, а слыхал, что при Наполеоне был историк и записыватель его жизни — так-то вот и я, — когда уже в зрелых летах начал записывать, говаривал Гаморкину об этом аналогическом случае. На это он мне отвечал:
— Далеко петуху до сокола.
Подразумевая себя под „соколом".
— А ты, Кондрат Евграфыч, хуть и с одним глазом, а пиши по-крупней, по-понят-ней, што-б казаки разобрать могли, каки-таки дела занесены и пропечатаны.
Да-а, и вот какое я событие не занесу в тетрадку, Иван Ильич сейчас же чертой отчеркнет и распишется:
„Читал и все оказалось верным в етой кетрадке.
Каптенармус Гаморкин".
— Без етого твоя запись ничего не значит, то-есть.
И сам страшно интересовался всем написанным и даже поощрял меня.
Иной раз нахмурится и сам говорит:
— Запиши-ка, станица, вот-ето: „У казака уму, што бурьяну, а у мужика — нет не шматка. Хоть кобыла безхвостая, да шашка вострая. Береги, казак, жану пушше глаза"…
И воодушевляясь, говорил:
— Уж так верно сказано. Не уберег значит, — баба и в сторону.
А бабы разныя есть. И заметь, раньше не любили казаки баб, как теперь. Как теперь именно. Теперь же, как пьяницы стали.
Раньше — целомудрие и бранное житие, а потом, стало-быть, по-чарке, по-чарке, да и пристрастились. До того пристрастились, индо жуть берет. Иного от бабы и не оторвешь. И песня есть такая:
„Як губам прилипну и с нею помру"…
„Пчелочкой" называется. Пчелочка там летаить вроде.
— Конечно, што-же? Сладкая ето и рискованная вещь! Нешто вроде хрукта. Скажем — вино-о-огра-ад, ананас, а то — ба-а-ба.
Как жердёла молодая, у которой и ветки гнутся, и цветы цветуть, и плоды родятся, и с которой ты вниз головой, когда она в срок войдет, сорваться можешь. И царапается, и плодами кормить, и тень тебе и благодать. Уходить, главное, от ней не хотится.
Взлезешь, скажем, на дерево, рвешь ягодки и лопаешь.
И вот есть жадные: объестся, и усей жизни у него расстройство, так и бегает до-ветру — мается.
А иной, сапожишшем ветку обломает, да и тоже — башкой в крапиву.
И срам, и морда, што пузырь.
Тут надо потихоньку; — поел, да и спускайся, покедова не проголодался. Спускайся, да рядом и садись. Закуривай, да и стереги; другой, што-бы не попользовался и ягодки не скрал. Поётся-ж:
„Жана молодая сына родила"…
