— Это луна наворожила, — сказал я.
— Известно — луна. Я его толком и не рассмотрела. Вижу только фуранька и него на каркасе и чуб — горой.
Она отряхнула юбку и лукаво добавила:
— А вы, Евграфыч, как свою встретили?
— Я-то?
— Да.
— А так… — махнул я рукой, — обыкновенно. Сама она нашлась. Проснулся утром, вроде, глядь, а рядом… жена дышит.
Петровна задумалась, потом, всплеснув руками, убежала в курень — что-то вспомнила по хозяйству.
Посидел я еще немного и поднялся. Без Ивана Ильича скучная пошла моя жизнь…
— До свидания, Петровна!
Сегодня уранил. Когда встал, затопил печь, принес воды для жены и пошел кое-что по хозяйству починить. В закутах оставалась еще ночная свежесть — солнце только что встало. С узких листьев трав скатывались росинки.
Оживала степь, пробуждаясь. Пение птиц из моего небольшого сада долетало во двор; два дня выпало таких, что я на пай не выезжал — перед косьбой. Дома же с земледельческими машинами работы было пропасть. Там прилаживаешь, там стругаешь, там заколачиваешь. Либо чистить базы приходилось, либо еще что. Работаешь.
— Кондра-ат Евграфыч! А, Кондра-ат Ев-графыч!
По голосу узнаю — Настасья Петровна.
— Подить-те сюда-а.
Подхожу к тыну.
— От Ивана Ильича письмо пришло с хронта.
— Заходи-ка, Настасьюшка, во двор — я тебе прочитаю.
Она бегом проходя в воротца, кричит в курень моей жене:
— Здрасьте Прасковья Васильевна и идет ко мне под навес.
Под навесом еще холодновато. Кутаясь в платок, садится на передок трандулета и, поставив ноги на оглоблю, слушает и наблюдает за мной с величайшим вниманием. Медленно, осмотрев конверт со следами множества бравших его нечистых пальцев, я подсовываю в дырочку, где заклейка, щепку и вскрываю серовато-голубой конверт. Письма все свои Иван Ильич, обыкновенно, наполняет тревожными вопросами и с первых строк они, нося беспокойный характер, начинаются с буквы „И".
— И как вы там все биз мине живете? завел я вас — чертей на свою голову. Дом не сожгли ли и дочка моя цела ли? И ты, Настаська, не изменила ли мне с кем ни на есть, жиры вить в табе играют биз мине… Знаю я твой ненасытный темпермент.
— Што такое тем-пер-мент? — с любопытством спрашивает Петровна. С замаслившимися радостными глазами, она с трудом выговаривает замысловатое „дикое" слово.
— Это мерило нехороших желаний.
Петровна краснеет.
— И взбредет же Ильичу такое в голову.
Говорит недовольно, а самой приятно. Некоторые словечки, которые Иван Ильич, где-то наслушавшись, пускал в оборот, Настасья Петровна не понимала и за его „ученость" он ей, кажется, очень нравился.
