Бижу Франк сообщила, что не сможет больше так часто у них бывать, поскольку добираться стало неудобно. Мать Юлиуса это расстроило, и, возможно, больше, чем Бижу Франк, как утверждала обидчивая госпожа Герц. Всеобщее самочувствие снова начало ухудшаться. Джози снова стало не хватать свежего воздуха. Потом его мать простудилась и слегла с бронхитом, и Джози снова сделалась медсестрой и сиделкой. Они уже не могли спать спокойно из-за уличного шума, из-за звуков, доносившихся из соседней спальни. Слышно было, как родители ругались, но хуже всего было то, что его мать постоянно звала, чтобы ей помогли, принесли лекарство, утешили. Джози со вздохом вставала, уже безо всяких добрых чувств. Потом они снова ложились спать, но ненадолго. «Джози! Джози!» — снова раздавался зов, вечной мольбою. То, чего требовала мать Юлиуса, была любовь, но она не замечала, что любовь эта быстро угасает.
А потом все кончилось. Джози заявила, что она уходит, и Юлиус не мог ее за это винить. Его утомили возобновившиеся жалобы матери, он видел, что начинают проявляться все новые различия между ним и Джози. Ему самому хотелось покоя, и он не видел другого выхода, как только восстановить семью в том состоянии, в каком она была до этого недолгого возрождения. Он будет о них заботиться, по мере своих сил, и, как всегда, будет улучшать их жизнь. Отец казался больным, потерянным. Мать еще не вполне выздоровела, придется все внимание уделять ей. Он почти желал, чтобы Джози покинула дом, чтобы она их всех пощадила.
— Я люблю тебя, — сказал он, наблюдая за тем, как она собирает вещи.
— Ну да, — ответила она. — Только не в таких обстоятельствах.
Он поцеловал ее на прощанье. Это был самый торжественный момент в его жизни, более торжественный, чем бракосочетание. Она тоже растрогалась. Именно этот момент истинного чувства подтвердил для него, что он был женатым человеком и больше таковым не является.
— Тарталетки с лососиной! Мои любимые!
Герц улыбнулся. Он проверил, есть ли они в меню, еще когда заказывал столик. Сразу после этого он потерял интерес к встрече — словно потому, что больше ничего не надо было готовить; все было подготовлено. Ему было бы приятнее — нет, правда, приятнее, — если бы обед продолжался дальше без него. Таково уж было свойство этих дней: все удовольствие — в предвкушении, и лишь самая малость — в самом событии. Он подумал, что, наверное, все старики чувствуют это легкое замирание сердца перед каждым контактом, поскольку необходимость быть «положительным» (любимое словечко Джози) загоняет людей, склонных уже более к воспоминаниям, чем к проявлению здорового любопытства, в жесткие рамки.
