Развивая Данте | страница 2



неотменимее сказанных на земле.
Всегда полусумрак — не утренний и не вечерний.
Климат, где забываешь о холоде или жаре.
Смущает догадка, что это всего лишь отстойник,
где ждёшь то ли высшего смысла, то ли назад пинка
и медленно устаёшь от изобилия стольких
самодостаточных душ. Но дальше не видно пока.

Парус

То порядок, то снова сердце
трепыхается рыбой склизкой.
Что ли книжкой какой согреться? —
всё надёжней, чем одалиской.
Чтоб изустный сюжет лукаво
раздразнил заповедной бездной.
Нынче всё кроят по лекалу —
оттого и смелеет бездарь.
То-то радость для подмастерьев:
вечно сбрасывать с парохода!
Ни чернил, ни гусиных перьев
больше нет. Интернет. Свобода.
Как бы критики ни шустрили,
всё одно — силикон подделки.
Я учусь писать по старинке,
чтоб прозрачно и чуть по-детски,
чтоб пронзительно — словно парус
в невозможном стишке стародавнем.
То, что мы именуем пафос,
было древним грекам страданьем.
Хорошо на душе, продуто.
Парус на горизонте тает.
Сон приходит только под утро
и чудовищ не порождает.

***

Ну что с того, что я там был?

Юрий Левитанский
Это такой ликбез
тем, кто покамест спит.
Вот он — сумрачный лес.
В нём отсутствует гид.
Следуй своим следам,
превозмогая дрожь.
То, с чем столкнёшься там —
опытом не назовёшь.
Душ без пристанища
на оболочку взор,
перерастающий
в световой коридор.
Коль довелось извне
видеть земную гнусь,
похотью к новизне
больше не соблазнюсь.
Ни заползая в чат,
ни воздвигая храм,
я интересничать
права себе не дам.
Если обрёл покой,
стоит ли о цене?
Это не я — другой
губы шевелит мне.

***

Кажется, снова светает.
Утро не впрок недобитку.
Веришь ли, сил не хватает
кофе поставить на плитку.
Тело — почти что чужое —
стынет поруганным храмом.
Приступ душевной изжоги
славно лечить Мандельштамом.
Впрочем, уместней Державин —
общий спасительный предок.
Снова всё подорожает,
значит, скупай напоследок —
не в подтвержденье привычки,
но повинуясь обряду —
соль, папиросы и спички.
Всё пригодится в блокаду.

***

В Интернете, где свежие вирши
на экране рябят серебристом,
я узнал, что положено выжить
только клоунам и сценаристам.
Но искусство бежит провокаций
и кривляний под аплодисменты.
Человек ко всему привыкает —
даже к мысли о собственной смерти.
И как следствие данной привычки,
новизной карнавальной натешась,
возвращается к звукам первичным,
где тихонечко брезжит надежда.

***

Иным ты мать, иным — жена.
Иным ты попросту нужна
как дойная корова.
Как девка для алькова.
И пусть подведена черта,
не пачкать дёгтем ворота —
велик ответ поэта.
Так любят без ответа.