Оладьи пригорели.
Дарья вернулась из Австрии месяц спустя, под Новый год. Сохранился протокол «приема-сдачи»: номер транспорта 0/138, кто сдает ребенка, кто принимает, подписи, личные вещи — чемоданчик с кулечком (игрушки).
— Ах, я хорошо это помню. — Дарья Виташек, по мужу Войтович, живет в Быдгоще, работала учительницей, сейчас на пенсии. — Это были две фигурки, я получила их в подарок от Деда Мороза. Белая фигурка святого и черненький чертенок. Вот с этими святым и чертенком я и появилась у мамы.
Она помнит, как они с мамой поехали в Познань к тетке, у которой Дарья жила в первые годы оккупации.
— Маме было интересно, найду ли я дорогу, потом они с тетей стали спрашивать, что я из того времени помню. Я говорила, где была кухня и как я во дворе покалечила палец. Тетя кивала, а мама радовалась. Она ведь тоже хотела убедиться, что эта щебечущая по-немецки девчушка действительно ее дочь. Все совпадало, только когда я заспорила, утверждая, что возле дома был пруд, обе они огорчились. Но тут тетя вспомнила: «Ну да, это была огромная воронка, оставшаяся от бомбы и полная воды».
Алодия: В доме царила страшная нищета, мама одна, с пятью детьми. В Познани все разграблено. Я ходила в польскую школу, не зная ни слова по-польски. До окончания начальной школы говорила еще с немецким акцентом. К тому же берлинским, гортанным. У Дарьи акцент был более мягкий, австрийский, легче переносимый для польского уха. В те времена слух у всех на немецкую речь был обостренный. Не было человека, который бы не потерял кого-то из близких. А тут приезжает этакая маленькая немчура и стрекочет по-немецки. Дети меня страшно доставали. Помню постоянное свое смущение, напряженность и себя с пылающими щеками, а в классе — взрывы хохота. В Стендале я была бойким ребенком, уверенным в себе. А тут мы с Дарьей замкнулись. Замолчали. Для нас война еще не кончилась. Сестры и братишка нас тоже не понимали. Маме приходилось переводить — она знала немецкий. В один прекрасный день мы с Дарьей решили бежать обратно в Германию. Наши перешептывания услышала старшая сестра и пожаловалась маме.
Дарья Войтович: Когда я заговорила по-польски? Это было весной 1948 года, я училась в четвертом классе. Мне предстояло идти к первому причастию и исповедоваться. К исповеди готовилась и старшая сестра, мы вместе готовились. С той только разницей, что она перечисляла свои грехи по-польски, а я по-немецки. И вот стою я возле исповедальни на коленях и вдруг слышу, что исповедуюсь-то я по-польски. К немецкому языку у меня на всю жизнь осталось отвращение. В лицее я выбрала латинский. В Политехническом пару семестров снова пришлось учить немецкий, но он у меня как-то не пошел.
