Я шел по Пилсудского, по Страшевского, по Плянтам, шел навстречу людям, против течения, но вроде как по течению, робко шел, незаметно, чтобы мое против течения не казалось вызывающим — напрасный труд: оно было вызывающим; и зря я старался быть незаметным, зря прятался в тени: вокруг горели сотни свечей, и постоянно вспыхивали новые, и мерцающий их свет извлекал меня из темноты, и всё новые лица поворачивались в мою сторону. И видя, сколько этих лиц, я ощутил угрозу… но, может, это игра воображения, мне только чудится, будто взор их суров? Что это: мираж, морок, дурной сон — или вправду на меня обращены осуждающие взгляды? И с какой стати мне кажется, что в торопливом ритме моих шагов звучит "этот с нами, этот против нас" — а в их неспешном марше слышится "кто один, тот наш злейший враг"? Разве только нечистая совесть заставляет меня нервно озираться; неужели это правда, неужели они расступаются передо мной, чтобы меня пропустить, а затем затянуть как можно глубже, затянуть туда, откуда уже не убежать?
До "Лубу-дубу" я добрался через час. Все уже сидели в кинозале — кроме Яся, который тоже опоздал. Мы взяли пива, курили, иногда переговаривались: мол, цены высокие, мол, пиво отменное, а сигареты хорошо пахнут, — но чего-то важного нам недоставало, и в конце концов я сказал, что был там, и шел навстречу людям, и видел их взгляды, а Клубень сказал, что так уж оно здесь, в Кракове, всегда. И еще добавил: "Я был тут, в ‘Лубу-дубу’, когда он умер. На дискотеке. Зажигали по полной, и вдруг музыка обрывается, и диджей объявляет, что Папа умер. И что сейчас будет перерыв десять минут. Мы не знали, что делать, вышли на улицу, и никто не знал, что делать, и все выходили; и мы пошли к костелу. Постояли немного. Вот так-то. И слов никаких не находилось".
Сеанс закончился; теперь уже не надо было искать слова: здесь, там, тот, этот… Мы с Андреа, Клубнем и Ясем посидели часа полтора, встали и вышли, и распрощались, а потом я сел в такси и сказал, куда ехать. "Да, да, — сказал таксист, разворачивая свой старенький "полонез", — ну и о чем, по-вашему, это свидетельствует?" Я растерялся: про что это он, может, я адрес неправильно назвал или еще чего? Или: все скорбят, а я вроде малость поддатый… Но у меня уже был опыт, и на всякий случай я промолчал. И правильно сделал — он вовсе не ждал ответа, просто ему надо было с чего-то начать. "О чем это свидетельствует, по-вашему? Что же в этой стране творится, а? Не сейчас, а вообще. Представляете, что теперь будет, когда не стало этого святого человека? Охо-хо. Кто же у нас останется? — только один этот, еврей, — сказал, будто плюнул с отвращением. — И один масон. Продажные твари, вот они кто. Вот кто нами правит. До сих пор боялись, а сейчас, скажу я вам, начнется. Все из-за этого Круглого стола
