В половине четвертого он позвонил у двери ее мастерской. Она открыла ему сама, сказала: «Как это мило, что ты пришел так рано» — и сразу стала очень веселой, очень оживленной. На мольберте Бернар разглядел силуэт белокурой женщины, в черном платье с узким поясом в красную и ярко-голубую полоску.
— Какое красивое платье! — сказал Бернар.
— Я рада, что ты так говоришь. Мне хотелось нарисовать это платье. Сейчас я страшно увлекаюсь материями, платьями. Мне кажется тут целая уйма поэзии, никем еще вовсе не выраженной. Я даже позабавилась и нарисовала несколько витрин с товарами, посмотри…
— Да, это превосходно, — сказал Бернар искренне, — но разве ты не боишься, что это будет чем-то вроде картинки мод?
— Нет, мой маленький, конечно, я беру это как пример, но это все равно, как если бы ты спросил Моне: «Вы не боитесь, чтобы собор в Шартре походил на открытку?» Никогда не нужно бояться банальности предмета, если он вас действительно трогает. Как ты думаешь, до Берты Моризо и Моне разве посмели бы рисовать хозяйственные предметы, скамейки, сады, локомотивы? Когда впервые смотришь на картины Утрильо[20], то думаешь: «Какая странная мысль, все это совсем некрасиво». А затем, как-нибудь, в окрестностях Парижа начинаешь любить какую-нибудь школу, больницу или кафе и тогда замечаешь: «А ведь это Утрильо…» Ты ведь нормандец, разве ты не видел в Руане это прелестное полотно Бланш, изображающее лондонский магазин?
— Мне нравится в твоем таланте, — сказал Бернар, — что ты пишешь очень честно. Я не знаю технических терминов, но я хочу сказать, что нет толчков, нет нарочитой резкости. В природе переходы мне кажутся всегда нежными, а многие художники, иногда и очень крупные, не хотят этого видеть, чтобы быть более сильными. Ты понимаешь, что я хочу, сказать?
— Очень хорошо. Я, как и ты, очень чувствительна к «гладкой» стороне вещей… Только нужно обратить внимание, что есть два рода гладкости, одна — это Вермера или великих итальянцев, она покрывает выраженный рельеф, а другая — Бугеро или Кабанель, там гладкость — потому что плоско… Я стараюсь как могу… Вот посмотри, я все-таки довольна плечами этой женщины…
Бернар, стоявший позади нее, тихонько коснулся губами ее затылка и легким движением, откинув платье, открыл ее плечи перехваченные лиловой ленточкой.
— Моя голубка, — сказал он, — как ты мне нравишься!
Через полчаса он осторожно приподнял головку Симоны, покоившуюся на его плече, поднял кисть руки над телом своей возлюбленной и слегка ее повернул. Симона открыла глаза.
