скоро подвергнутся ужасам голода… В тот момент, когда наша страна, уже перенесшая столь тяжелые потери
(живое одобрение хозяев), нуждается во всех живых силах нации… нет сомнения, что уважение к священным обязанностям возьмет во всех умах без исключения верх над побуждениями к голому насилию
(живое общее одобрение).Однако главный вопрос, вопрос о кочегарах, оставался открытым. Реноден, говоривший раньше «пятнадцать процентов или ничего», очень хотел отступить, но не мог этого сделать. Паскаль Буше, произнесший «quod dixi — dixi», очень хотел согласится на семь или восемь процентов, но не знал, как это сделать, чтобы не быть смешным. Ни тот ни другой из этих вождей не имели привычки к парламентаризму, — для господина префекта Комона это было детской игрой. Эту заработную плату, которую одни хотели получить, а другие не могли на нее согласиться, — он ее дал не давая и отказал в ней не отказывая. Он отказал в ней как в заработной плате и дал ее как премию. Он отказал, не оскорбляя самолюбия рабочих, и дал ее, не подрывая авторитета хозяев. Отказывая, он хвалил пролетарскую умеренность, соглашаясь, он восхищался добрым желанием хозяев.
Правда, проект пропутешествовал несколько раз от хозяев к рабочим и от рабочих к хозяевам, совсем как бюджет, переходящий из палаты в сенат, когда с самого начала этой церемонии всем уже ясно, что после некоторых кривляний обиженной и целомудренной старухи высокое собрание примет «формулу мира».
В маленькой заключительной речи префект поздравил промышленников с их плодотворной великодушной инициативой, а рабочих — с их разумным пониманием своих корпоративных интересов.
И вокруг стола начались объятия, пожимания рук. Весь расплываясь в улыбку, Реноден пожал руку Паскалю и сказал ему:
— Ну, так, стало быть, на мировую?
— Будем друзьями, Цинна, — ответил Паскаль.
На другой день рабочие, счастливые тем, что могли вернуться к обычной своей жизни после этих романтических каникул, радостно приступили к работе.
Соглашение было подписано, они возвращались совершенно примиренные. Их простодушие обезоружило Бернара. Трудно было поверить, что это были те же самые люди, которые накануне вопили перед мертвой фабрикой. Он стал расспрашивать тех из них, кого считал до стачки своими истинными друзьями; они казались ему заслуживающими уважения, и он думал, что и они в свою очередь ему доверяют.
— Ну, скажите вы, Гертемат, зачем вы нас покинули на второй день? Вы ведь достаточно хорошо нас знаете и не могли поверить, чтобы мы принуждали детей работать или рисковали взорвать фабрику.
