— Вот так портрет! — воскликнул он, засмеявшись. — И ее предназначили мне?
Вошел Антуан, руки его были черны от машинного масла.
— Извините меня, — сказал он, — я был в гараже. Автомобиль сегодня очень скверно поднимался на изволок и мне захотелось осмотреть его вместе с Карлом.
— И что же оказалось? — поинтересовался Бернар.
— Да скверно, совсем не в порядке.
Они поговорили немного об этом, и Бернар распрощался.
Еще накануне было решено, что он будет жить у Ахилла.
— Совсем не изменился Бернар, — сказал Антуан, оставшись с женой наедине. — Когда ему было десять лет, он все спрашивал во время одной стачки: «Дедушка, а если я продам мой велосипед, вы сможете им дать то, что они просят?»
— Это очень мило, — ответила Франсуаза. — А что же дедушка?
— Он рассказывал об этом целых десять лет. Только я так и не узнал, гордился ли он Бернаром или презирал его.
— А я все спрашиваю себя, — задумчиво промолвила Франсуаза, начиная раздеваться, — все спрашиваю, понравится ли здесь Бернару после такого долгого отсутствия.
— Да придется таки привыкать, — отозвался Антуан, смотря на нее с некоторым беспокойством.
Прежде чем лечь, он долго поправлял кран для горячей воды в ванне. Франсуаза читала роман и изредка поглядывала на часы.
Благодаря твердости Бернара чистильщицы получили прибавку; за ними последовали штопальщицы. Ткачи, получавшие более высокую заработную плату, что раздражало другие рабочие корпорации, тоже выставили свои требования: ведь важно было сохранить разницу в плате, не нарушать старинную иерархию ремесел.
Повышение заработной платы влекло за собой и повышение цен на ткани. Бернару Кене было поручено съездить в Париж и осведомить об этом клиентов торгового предприятия «Кене и Лекурб».
По старым воспоминаниям это поручение представлялось ему очень страшным. До войны клиенты были как бы какими-то высшими существами, о которых даже и говорили-то с почтительным ужасом; они с такой легкостью предписывали свои жестокие прихоти фабрикантам, разъединенным и всегда жаждущим работы. При малейшем упорстве Кене всегда угрожал Паскаль Буше. Тогда необходима была весьма сложная дипломатия, жертвы и просьбы, чтобы укротить этих свирепых господ.
— Времена теперь изменились, месье Бернар, — сказал ему старый Перрюель, представитель Кене в Париже.
Действительно, Рош из торгового дома «Рош и Лозерон», которого Бернар боялся более всех остальных (он покупал каждый год более трети всего производства Кене), принял его с необычной кротостью, совершенно несвойственной этому раздражительному человеку. Контора Роша была чем-то вроде простого куба из тонких досок: едва меблированная, она стыдливо пряталась за грудами кусков, доходящими до самого потолка. Эта кладовая была выстроена для склада материи, и сукно господствовало здесь над всем.
