— Я понимаю. Поверьте мне, я восхищен. Но мы не в состоянии использовать ваше...
— Как? Почему? Я беру ответственность на себя!
— Нет, — мрачно заметил Шакир. — Просто нам нечего сообщить маршалу Осману.
— Тогда... Тогда я пойду вовсе без всякого задания! — настаивал Барнаби.
— Желательно, чтобы вы вообще туда не ходили! — уже тоном приказа заявил Шакир. Он почувствовал это и продолжал уже мягче: — Ваш бесплодный вояж туда, Барнаби, только отнял бы ту надежду, которая их поддерживает. Думаю, вы меня понимаете... Надежду, которую, к сожалению, мы не в состоянии подкрепить ничем реальным... Да, таково положение, господа!
Он замолчал, задумался. Примолкли и все остальные.
«Да это же признание! Признание в своей слабости! В том, что они не могут помочь Плевену! Что его бросили на произвол судьбы, — лихорадочно думал Андреа. — Это значит, что мне есть теперь о чем сообщить нашему Дяко!» И вдруг он увидел знакомые глянцевитые глазки Позитано... Тот его тоже заметил. Удивлен, что видит его здесь? Улыбнулся ему? Что-то хочет сказать?
В ту же минуту из салона раздался голос:
— Вот где они скрываются! Господа, прошу вас! Наши дамы скучают!
Это был Леге, порозовевший, оживленный.
— Ваше превосходительство! — обратился он к Шакиру, но, увидев генерала Бейкера, поправился: — О, ваши превосходительства... Дорогой Барнаби! Господа!.. Прошу вас, пожалуйте все к столу. Время для приятной беседы всегда найдется, но сначала надо выполнить свой долг, не правда ли?
***
Гости спешили выполнить свой долг по отношению к хозяину — то есть весело и шумно поедали всевозможные холодные закуски и деликатесы, пили шампанское из широких хрустальных бокалов, которые наполнял косоглазый лакей Жан-Жак, чокались и желали много счастливых лет Сесили — о ней опять вспомнили.
Климент все еще был с девочкой и потому теперь оказался в центре внимания. Он поднимал свой бокал, чокался, улыбался, как будто был здесь не просто гостем, как остальные, не всего лишь домашним врачом, к тому же болгарином, а членом семейства Леге. Сесиль, не умолкая, что-то ему говорила и не отпускала его руку. Отчего к нему так льнет эта девочка? Не оттого ли, что зимой он вылечил ее от дифтерита? Наверное. За те дни и бессонные ночи она очень к нему привязалась, ее бархатные глаза глядели на него с таким доверием, что он всегда вспоминал о ней с радостным чувством. Эта необычайная дружба между молодым врачом и двенадцатилетней дочерью консула казалась окружающим странной и смешной. Со временем она еще больше окрепла, и Климент, бывая с ней, находил отдых и покой, столь редкие в его жизни в последнее время.
