Так они и декламировали, два подлунных актера. Ибо я понял — внезапно и точно, — оба знали, что за ними следят: отсюда, из ветвей. Мне хотелось спрыгнуть вниз и закричать: «Отлично, Тристан! Превосходная речь!». На земле, средь теней листвы, я увидел тень, отбрасываемую головой Короля. Тристан, должно быть, тоже приметил ее и подал знак Королеве. Вот они и разыграли под ветвями яблони небольшую пиесу: Безупречная Дама и Оскорбленный Рыцарь. Сыграно все, хоть представление несколько и подзатянулось, было неплохо; речи, пусть отчасти напыщенные, произносились с подлинным чувством. А я дивился сущей их отваге, бесстрастной уверенности, с которой оба актера исполняли свои роли. Конечно, они попали в западню и сражались, пытаясь выбраться из нее. Но не было ли во всем происходившем и чего-то большего? Тристан ведь воистину любил Короля, который приблизил его, пятнадцатилетнего мальчика, к Корнуэльскому двору и вырастил, точно отец; Королева определенно считала, что упрекнуть ее не в чем, ибо замуж она вышла против своей воли, — да и в любом случае, что может противопоставить человек могуществу Любви? А что же Король? Действительно ли мог он обмануться? Уверен, он смотрел это маленькое представление, испытывая благодарность, жаждая обмана — поскольку единственным, чего Король не мог себе позволить найти, была правда, которой он искал.
Когда они удалились — безупречная Королева первой, за нею, выдержав приличное время, опечаленный, превратно понятый рыцарь, — Король долгое время молчал. Потом повернулся на своей ветке, чтобы взглянуть на меня. И с силой, с подобием безумного упоения прошептал: «Вот видишь, Томас! Видишь!».
— Я вижу наши тени, господин мой, — резко ответил я, однако Король в приливе энергии одним махом спрыгнул с дерева и, подняв ко мне лицо, крикнул: «Вниз, Томас! Какого дьявола ты там делаешь? Взрослый уже человек! Вниз, Томас, вниз!».
* * *
Освин в опале. Король, ослепленный любовью к Королеве, поет дифирамбы Тристану, гоняется по лесам за благородными оленями, ланями, косулями, пьет до дна из своей золотой фляги, хохочет, откинув назад голову: все отлично, все хорошо. Одному только мне тревожно. А тревожно мне потому, что я примечаю в усердии Короля оттенок чрезмерности, — уж не пытается ли он простым усилием воли отогнать сомнения, которые снедают его? Глаза Короля сверкают от безумного веселья. Он обнимает Тристана, с обожанием взирает на Королеву. «Томас! — восклицает он. — Разве она не прекрасна?». «Да, господин мой». Королева опускает глаза.
