— Скажите лучше «старая»! — взорвалась Власта. И юноша страшно обрадовался.
— Вы никогда не должны так говорить, — в смятении перебил он ее. — Потому что… ни одна девушка…
Актриса смотрела на него.
— Ни одна девушка в мире, — запинался Станя и умоляюще схватил ее руку. — Вы это хорошо знаете…
Артистка освободила руку и погладила его волосы.
— Это вам кажется, это вам только кажется…
— Нет, не кажется! — упрямо возразил Станя, отбросил ее играющую руку, прижал к себе хрупкую женщину так, что чуть душу из нее не выдавил, и стал целовать ее как сумасшедший. Даже слепой увидел бы, что ни с одной женщиной он еще не был близок. Тут уж страшно обрадовалась Власта, но головы не потеряла.
— Нет, нет! Не сейчас, — испуганно зашептала она, — я должна быть пай-девочкой. У меня такая примета… Перед премьерой — нет. Иначе плохо сыграю.
Станя озирался как обезумевший и собирал разбегавшиеся мысли. Потом его охватила мальчишеская забота о прическе, и он пригладил волосы.
— Вы бесчеловечны, — хрипло произнес он, метнувшись к двери.
Артистка схватила за плечо убегающую молодость.
— Но после мы увидимся?
Станя обернул к ней молодое, серьезное лицо.
— Что же мне делать, — сказал он беспомощно, развел руками и вышел.
Наступило время, когда Станя сделался ужасно таинственным, — лучшему другу он ни за что на свете не поведал бы, почему ему не хочется идти вместе со всеми в кафе, и куда он исчезает после спектакля, и чьи ключи позвякивают у него в кармане. Одного он не умел: подавить трепет, когда Тихая появлялась на сцене. Он дышал за нее, замирал, когда она делала «накладку», и сиял, как молодой бог, когда ей удавалась роль. Нет, он не умел погасить свое лицо, и вся Прага подмечала это. За столиками кафе считали годы актрисы, злые языки трещали, кумушки крестились, люди перемывали косточки любовникам, а те только пренебрежительно посмеивались. Что вы знаете! Любовь открыли мы!
— Власта, а ты с самого начала знала, что эти уроки так кончатся?
— Ничего подобного, — обиделась Власта. — Я думала по-честному. Я только хотела тебя умаслить, как критика.
— Ты ужасна, — сказал Станя. — Ужасна! Я никогда и не думал…
— И я не думала, — со вздохом произнесла Власта.
Ах, сколько горячих ласк родила любовь! Засыпали смертельно бледные, но утром румянец возвращался к ним, и они становились веселее детей. Они играли в «семейную жизнь», и артистка, как добрая хозяйка, всячески угождала Стане. У нее был столик на колесах, и, накрыв его, Власта передвигала его по комнате, останавливаясь каждый раз в новом месте — то перед тахтой, то в оконной нише, то у камина.
