В тот памятный день, когда он сбежал в Москву, чтобы пройти отбор в эту самую школу, из трехсот с лишним мальчишек взяли всего двадцать пять. И Шувалов в числе этих избранников получил настоящую футбольную экипировку: красно-синюю полосатую футболку с трафаретным номером «7», шерстяные вязаные гетры и бутсы, глянцевито-черные, скрипучие, с алюминиевыми шипами. Жизнь его, доселе беспросветная, бессмысленно-однообразная, отныне изменилась. В час дня, когда уроки наконец-то заканчивались, Шувалов вываливался из класса, слетал вниз по лестнице, перескакивая через три и даже четыре ступеньки, толкая встречных и поперечных, будь то девочка-первоклашка с чернильным пятном на щеке, или гнилозубый Курбатов, по которому давно плакали все исправительно-трудовые колонии страны, или завхозиха Тамара Кирилловна, прозванная Грушей за рыхлое туловище и необъятный мягко колышущийся бюст.
От школы до дома не больше десяти минут. Это если пешком, а он ведь бежал, сокращая время, сбивая дыхание, с колотящимся сердцем несся на четвертый этаж. Из холодильника извлекал огромную кастрюлю с супом, на поверхности которого плавали затвердевшие пластинки холодного жира, выливал немного супа в маленький ковш, ставил на плиту и тут же, чтобы не терять ни секунды, отхватывал ножом от буханки здоровенный сыроватый ломоть. Наскоро пообедав, вываливал из рюкзака затрепанные учебники — их место тут же занимали футболка, гетры, трусы — и, закинув на плечо рюкзак, выкатывался из дома. Бежал через пустырь к электричке…
Спустя два с половиной часа стоял он, долговязый, длинношеий, в шеренге из других армейских воспитанников, выделяясь не по возрасту мускулистыми ногами. Вот Семен уже машет руками, перепрыгивает через часто расставленные барьеры, а затем, встав спиной к спине с одним из своих однокашников, наклоняется вперед и отрывает его от пола. А сам изнывает от нетерпения — когда же, когда? Ну когда же в конце концов одарят его этим кожаным шаром, в котором умещается весь мир?
С того самого первого просмотра, с того все решившего дня Шувалов попал под особый присмотр Гарольда. Он почти ничего не умел, и неподатливый, неотзывчивый мяч часто отскакивал от него, но молчаливое упорство, с каким он овладевал азами, врожденная телесная гибкость и восприимчивость к техническим приемам очень быстро сделали свое дело. И вот уже товарищи с каким-то затаенным мрачным недовольством наблюдали за тем, как Семен небрежно поднимает мяч в воздух носком и пяткой, как крутит его, полностью подчиняя своей воле, своему час от часу возрастающему мастерству.
