Анна почувствовала, что в глазах стало больно и влажно. Ну вот, слезы…
А потом она услышала ее. Мелодию, которую не слышала уже несколько лет, — старенький фокстрот, от которого в горле встал болезненный ком, а в груди полыхнул страх.
Под эту мелодию она писала свой «роман». Она видела, как под нее танцевали ее рано повзрослевшие герои, и плакала, переживая их боль и разлуку.
Разве в числе ее соседей появился меломан-полуночник?
Кажется, нет. Ноты — непрошеные гости — звучали в ее памяти, всплывая из черной пустоты, где, Анна знала, лежит ключ к самым сокровенным тайнам мироздания. Создания миров из переплетающихся слов, ткани мысли и воображения.
— Постой, пожалуйста, погоди… — прошептала она и, прижимая пальцы к виску, будто боясь что-то расплескать, встала, добрела, спотыкаясь в темноте, до соседней крохотной комнаты — своего кабинета — и дрожащей рукой нажала на податливую кнопку включения.
И снова — как раньше, когда перед глазами встают картины чьей-то жизни, в ушах звучат чужие разговоры, чужие мысли сплетаются в слова и фразы и стекают из-под пальцев. Анне не нужно было перечитывать книгу, чтобы вспомнить, чем все закончилось — она и так прекрасно знала, в какой момент жизни Донны и Майкла накрыла серая мгла, и она перестала «видеть» их. «Смерть романа», внезапно накатившие слепота и немота — вот каково было самое страшное испытание в жизни Анны, гораздо страшнее, чем внезапный разрыв с любимым мужчиной, страшнее, чем разбившаяся иллюзия с Адрианом… Она знала это совершенно точно, и ей было странно — как не поняла до сих пор?
— Донна, ты тоже это видишь? — Майкл стоял, запрокинув голову, и она сперва скользнула взглядом по этому беззащитному горлу с выпирающим адамовым яблоком, которое когда-то казалось таким смешным, и только потом посмотрела вместе с ним вверх. Над ними плыли облака. Таких облаков Донна не видела три с половиной года. Может, они и были, плыли где-то в растревоженном самолетами и бомбами небе, но тогда Донна смотрела только рядом с собой. Кровь. Боль. Предательство. Героизм, про который только потом скажут, что это героизм, и который вблизи кажется неоправданным риском и самоубийственным чудачеством.
— Да.
— Они снова прилетели? Киты, замки, смешные собаки… Помнишь, как в детстве?
Донна опустилась на траву. Подол платья отчаянно и жалко разметался по траве. Она обняла его колени. Если он еще куда-нибудь уйдет, она умрет, разорвется на части, растает в весенней реке, как испачканный кровью лед…
