Грибаниха будто не слышала, стояла, приглядываясь острым взглядом к отцу. Отец сидел, примостившись у стола, выпиливал Капитолине ключ к её сундуку. Грохот ведра его потревожил. Он поднял голову, прикидывая, как опасен шум за печью. Шум не повторился. Батя молча склонился к ручным тискам, неторопливо повёл рукой, железка взвизгнула под напильником.
Васёнке неловко было за батю.
— Проходите, баба Дуня! Садитесь вот сюда, здесь мягчее, — звала она.
Грибаниха присела на Васёнкину постель, взяла в руки, оглядела шитьё.
— Всё других обшиваешь! Сама-то когда приданое соберёшь?! Я вот бесприданницей в девках сидела. Потому и замуж поздно вышла. Никто не брал. Длинная была, говорили, много ситца на платье надо! А тебе — будто не срок!.. Что зарделась? Ай не невеста! Ты, Васёнушко, как спелый огурчик на грядке! Всё думаю: чтой-то наши парни зевают. Не иначе, чужак увезёт…
Притихшая было Капитолина шумно выдвинулась из-за печи.
— А я что? Давно долблю… И жених рядом!..
Светлое лицо Васёнки притемнилось, губы задрожали.
Грибаниха это заметила.
— Полно, Капитолина, — сказала она спокойно, — не каждый сосед в женихи годится. Погоди, Васёнушко, приедет сызнова тот хороший человек, ужо вместе тебя сосватаем. Такого ли парня найдём, умного да приветного!.. Самого бы Арсенюшку на тебе оженила! Да женатый он. Не женатый был, всё одно, — годики его не жениховские…
— Ой, баба Дуня! Горазды вы в стыд вгонять… — Васёнка закрылась руками.
— Стыд не стыд, а время, Васёнушко! — Грибаниха улыбалась краями морщинистых губ, тылом ладони любовно разглаживала у себя на коленях Васёнкино шитьё. Зойка подлезла к ней под руку, заблестела чёрными глазами.
— А ты что, курносая? Тебе-то на женихов рано заглядывать! — Она прижала Зойку к себе, покачала, как понянчила.
На крыльце заскрипели доски. Кто-то гулко топнул.
Дверь в сенях стукнула о рубленую стену. Гость, видать, был не из робких.
— Васёнкин жених! — шепнула Зойка. Она высунулась из-под руки бабы Дуни, горящими глазами уставилась на дверь.
Через порог широко шагнул лесник Красношеин. Его ядрёное, нахлёстанное ветром лицо багровело, на щеках, коротких бровях и по краям козырька фуражки блестели капли дождя.
— Хозяйкам и хозяину предпраздничный привет! — крикнул Красношеин и на весь дом хохотнул, уверен был, что пошутил удачно.
Он снял фуражку, отряхнул, стащил через голову тесноватый ремешок командирской планшетки, расстегнул и скинул себе на руку шинель. Всё он делал медлительно, как будто показывал каждую свою вещь, и при этом поглядывал то на Капитолину, то на батю, то на Грибаниху, то на Васёнку и каждому улыбался. Развесив свою амуницию на стене, он на косой пробор уложил запотевшие под фуражкой волосы, подул на расчёску, опустил её в нагрудный карман тёмно-синей форменной гимнастёрки, застегнул на кармане пуговичку, сел на лавку, вытянул ноги в кирзовых мокрых сапогах, скрестил на груди руки.
