После того как эти поиски ничем не завершились, Элена решила продолжать подслушивание, уверенная, что наступит такой день, когда она сможет узнать что-то весьма важное. Она ненавидела себя за то, что вынуждена была прибегать к таким средствам, как подслушивание и обшаривание вещей Филиппо, постоянно в ужасе ожидая, что вот-вот откроется дверь, и кто-нибудь застанет ее за этим недостойным занятием, но понимала, что ничем другим она помочь Доменико не смогла бы, если же она ничего не сделает для него, то это неизбежно заденет интересы и ее родной дочери. С этой мыслью Элена вернулась в свою спальню и, вызвав камеристку, стала готовиться ко сну.
Едва Филиппо зашел в свою спальню, как его чуткие ноздри уловили едва ощутимый аромат духов Элены. Или ему это просто почудилось? Ведь он всегда очень остро воспринимал то, что прямо или косвенно было связано с Эленой. Его в исступление приводила мысль, как это он до сих пор мог быть очарован ее красотой, хотя рационально эта женщина, до сих пор не удосужившаяся наградить его наследником, не вызывала в нем ничего, кроме ненависти. Эта ядовитая мысль, внушенная ему однажды его матерью, намертво засела у него в мозгу, не давая покоя. Да, его мать знала, что делает. Противоречивые эмоции, одолевавшие Филиппо, постоянно держали его на грани срыва. Были моменты, когда он бил Элену только потому, что был зол на себя за то, что его никчемная жена терпела издевательства, не ведая о том, что он может использовать тысячу возможностей отправить ее на тот свет, не рискуя абсолютно ничем.
Но он не мог примириться с мыслью, что ее, его красавицу Элену, будут душить или втыкать нож в ее бархатистую кожу чьи-то грязные руки. А самому ему это было не под силу. Он, для кого убить человека было делом вполне обычным, ни за что не решился бы воткнуть стилет или кинжал в это хрупкое тело. Удушить — это, несомненно, могло бы сохранить ее красоту, но он знал, что один только вид ее прекрасных золотистых волос, разметавшихся по подушке, ни за что не позволит ему осуществить этот акт. Однажды он чуть не удушил ее, это было в припадке бешеной ревности непонятно к кому и за что, но никак не осознанным, преднамеренным актом убийства. Никогда еще в его жизни не было женщины, до такой степени способной поработить его. Он и ненавидел ее за это, и в то же время настоящее желание в нем была способна вызвать лишь она одна.
Молодая Бьянка очень напоминала ему Элену. Рука Филиппо, когда он снимал кружевное жабо, даже замерла, стоило только представить ее себе. Та же, напоминавшая тончайший китайский фарфор, кожа. Она так походила на Элену, что вполне могла сойти за ее младшую сестру. Иногда монахини приводили Бьянку сюда полакомиться сладостями, которыми ее угощала Элена. И он, Филиппо, если в то время был во дворце, никогда не упускал случая посидеть с ними немного, хотя обычно время этих визитов совпадало со временем его пребывания в Сенате. В свои тринадцать лет Бьянка очень напоминала ему не созревший, но вполне соблазнительный персик. Эти маленькие, едва пробившиеся груди, золотистые волосы, опускавшиеся по спине из-под белого покрывала Оспедале, нежная кожа. Хотя девочка не отличалась бойкостью, тем не менее никогда не дичилась и всегда была готова побеседовать с ним. Казалось, что она делала это из сочувствия к нему — у нее, возможно, вызывал жалость шрам на его лице. При этой мысли Филиппо улыбнулся про себя. Этот знаменитый шрам подобное же воздействие оказывал и на пожилых дам, и все они без исключения становились в его руках еще податливее.
