— А знаешь, дорогая, церемония-то начинается уже через час. Неплохие подушки, кстати. Надо нам купить парочку домой.
— Тогда пора собираться. — Меган осмотрела его профессиональным взглядом психотерапевта, как будто он был ее очередным пациентом. — Что с тобой такое? Ты чем-то расстроен?
— Нет, просто я так надеялся, что у нас будет время передохнуть перед тусовкой, прогуляться, может быть, искупаться в озере. Я мечтал поплавать с самого Нью-Йорка. Кто же знал, что пробки будут километровые!
— Мы завтра поплаваем, — сказала практичная Меган. — У нас впереди еще целых два дня.
Эмит кивнул головой:
— Ты права.
Он встал и пошел в ванную побриться и принять душ. Сегодня необходимость выполнять ежедневный ритуал особенно раздражала его. Да и вообще он терпеть не мог все эти костюмные сборища, все в галстуках, крахмальных воротничках, ведут такие же крахмальные разговоры. А сегодня ему к тому же предстоит общаться с призраками своей юности. Эмит скинул на пол одежду и встал у зеркала, намыливая щеки белой пеной. Со дня рождения Моники, что случилось три года назад, это был их первый выезд вдвоем, без девочек. Давно пора было отдохнуть — хоть немного, пусть на несколько дней остаться вдвоем. Вообще-то каждое лето они снимали небольшой домик в Адирондакских горах, но в этом году Меган заканчивала интернатуру и не могла позволить себе и двух недель отпуска. Этот год у нее совершенно сумасшедший, подумал Эмит, скосив глаза на жену. Только что закончилось месячное дежурство в кардиореанимации, где ей приходилось торчать сутками, и Меган частенько возвращалась домой только под утро и валилась в постель как мертвая, в то время как у Эмита и девочек начинался новый день. Эмит работал ведущим редактором в медицинском журнале, и у него было более гибкое расписание. Летом работа в журнале замерла, и начиная с июня Эмит практически полностью взял на себя заботу о дочках. Он готовил им завтраки, купал и укладывал спать, читал на ночь сказки и составлял расписание на следующий день, отвозил Майю утром в детский центр и забирал после обеда. Таким образом они смогли значительно сократить часы работы приходящей няни: немаловажный фактор, поскольку первый взнос за новую квартиру, двухэтажное чудо на Западной Семьдесят пятой улице[5], сильно подкосил их финансовое положение.
Эмит, не оборачиваясь, кожей чувствовал настроение Меган: ей было легко оттого, что Майи и Моники с ними не было, она радовалась временной свободе как ребенок. Ему тоже хотелось подобных ощущений, в конце концов, он мечтал об этой поездке с того самого дня, как ему пришло приглашение от Пэм и они решили его принять. Но почему-то в голову лезли мысли о насморке Моники и боязнь, что теща забудет, что у малышки аллергия на клубнику, и непременно накормит ее клубничным муссом. Он чуть было не крикнул Меган, чтобы она позвонила матери, но вовремя остановил себя. Не стоит портить ей настроение, к тому же она сразу же обвинит его в том, что он не доверяет ее родителям. Она не была «трепетной» матерью и, в отличие от него, никогда сильно не волновалась по мелочам. В редкие свободные дни Меган все свое время проводила с дочками, вместе с ними возилась на кухне, пекла печенье, и ее совсем не беспокоило, что в процессе готовки девочки так наедались сырым тестом, что потом не желали ужинать. Конечно, она баловала их отчасти потому, что чувствовала вину перед малышками, в конце концов, последнее время они почти не видели ее, но попустительство было также частью ее характера. Когда Майя как-то раз нашла на улице расплющенную жвачку и сунула ее в рот, Меган только посмеялась. А когда малышка Моника во время пикника наткнулась на свежие собачьи какашки и принялась лепить из них куличики, Эмит чуть в обморок не упал от ужаса, а Меган с улыбкой погладила дочку по голове и вытерла ее крошечные пальчики влажной салфеткой. Казалось, она не сомневается в абсолютной жизнеспособности своих детей, и такие мелочи не могли вывести ее из равновесия. В своей клинике Меган работала с людьми, отчаянно борющимися за жизнь, цепляющимися за нее изо всех сил и часто находящими у последней черты, поэтому поцарапанный локоть или легкая температура воспринимались ею как часть нормального процесса взросления ребенка.
