Мама и Пранаб могли говорить часами, у них было так много общего: оба обожали музыку, любили обсуждать фильмы и поэзию, у них были даже одинаковые политические убеждения. К тому же они родились в одном районе Калькутты, практически на соседних улицах, и даже вспомнили, как выглядели дома друг друга. Они ходили в одни и те же магазины, ездили на одних и тех же автобусах и трамваях, покупали сахарные крендели джелаби и пряный хлеб муглай парата в одной лавочке. А мой отец родился на другой стороне Калькутты, практически в пригороде, в двадцати километрах от черты города. Мама всей душой ненавидела жизнь в эмиграции, однако она признавалась мне, что до сих пор содрогается при мысли, что отец мог бы выбрать в качестве места их обитания не Бостон, а суровый дом его родителей. После свадьбы они поехали знакомить ее со свекром и свекровью, и две недели, проведенные под их крышей, показались ей вечностью. По традиции, она должна была все время ходить закутанной в покрывало и закрывать голову краем сари, даже когда в комнате не было никого, кроме нее. Туалет в доме моего отца располагался на улице и представлял собой настил с дыркой посередине, а в комнатах не было ни единой книги, ни единой картины. Через пару недель после знакомства Пранаб-каку притащил к нам в квартиру свой катушечный магнитофон, и они с матерью могли часами слушать попурри из песен, записанных с любимых индийских фильмов их юности. Эти веселые и сентиментальные песни о любви, верности, тоске по возлюбленной приносили праздник в унылую жизнь нашей квартиры и превращали мою мать в юную веселую девушку, какой она была до замужества. Мать с Пранабом садились на диван и в мельчайших деталях вспоминали сцены из фильма, музыка к которому звучала в тот момент, спорили о том, в какие наряды были одеты актеры и какие реплики они произносили. Моя мать обожала Раджа Капура и Наргиз — ее любимой сценой была их песня под зонтиком во время дождя, а еще ей очень нравилась сцена, в которой Дев Ананд перебирает струны гитары на пляже в Гоа. Они с Пранабом часто спорили о том, кто из актеров талантливее, и в запале даже кричали друг на друга, смеясь и хмурясь одновременно, — ручаюсь, маме и в голову не пришло бы так флиртовать с моим отцом.
Поскольку официально Пранаб занял место младшего брата ее мужа, мама спокойно называла его по имени, чего никогда не позволяла себе в отношении отца. Моему отцу к тому моменту было уже тридцать семь лет, он был на девять лет старше матери. Пранабу-каку было двадцать пять. Мой отец любил одиночество и тишину. Он женился на маме, чтобы успокоить своих родителей, — они не хотели отпускать его в Америку без жены. Собственно говоря, отец был женат на своей работе, на своих научных исследованиях, он существовал в своем собственном мире, непроницаемом, как запаянная капсула, и ни мне, ни маме заходить в него не дозволялось. Для моего отца любой разговор, не связанный с работой, был настоящей пыткой, и он старался не тратить времени на пустую болтовню. Отец не любил излишеств ни в чем, он никогда не говорил о своих желаниях или нуждах и никогда не изменял спартанскому образу жизни: кукурузные хлопья и чай на завтрак, чашка чая после возвращения с работы, два овощных блюда за ужином. Он никогда не ел с таким аппетитом, как Пранаб-каку. У моего отца был менталитет самурая, а может быть, первопроходца — о таких пионерах-мореплавателях нам рассказывали в школе на уроках истории. Иногда, без видимых на то причин, отец любил с самым суровым выражением лица поведать собравшимся на ужин гостям, что при Сталине русские ели клей, который счищали с обоев и отмачивали в воде. Мне казалось, он говорил об этом с некоторой завистью… Любому другому мужу столь частые визиты молодого мужчины к его жене показались бы подозрительными, но только не отцу. Отец, наоборот, был благодарен Пранабу-каку за то, что тот берет на себя нелегкий, с его точки зрения, труд развлекать его вечно недовольную, вечно печальную жену, перед которой он невольно испытывал угрызения совести. И за дело, ведь он вырвал ее из привычного жизненного уклада и увез за многие тысячи километров, не предложив взамен практически ничего, ни любви, ни даже участия. Поэтому вид сияющих глаз матери вызывал у него чувство облегчения, а не ревности.
