— Я понятливый, — бросил Анджер, оборвав эмоциональную речь Уолша. — Так что вам необходимо в первую очередь?
— Павильон! Сейчас один такой сдается на десятом этаже у компании «TV-луч». Если провороним…
— Что еще? Только принципиально важное, пожалуйста.
— Мульт-станок… Ну такое приспособление для производства мультипликации. Без него мы как без рук…
— Я подумаю, — ответил тогда Анджер. Сейчас, ворочаясь в постели, Тео пожалел о своем обещании.
За павильон, куда его проводила мышка-секретарша, заломили чересчур много. Но если здесь еще можно сторговаться, то где доставать этот проклятый станок?
Завтра он засадит Энн за телефон — пусть ищет, хотя Бранч, наверняка знает, если спросить.
Спросить? Наверное, придется. Наверное, вообще будет правильно, если он сделает вид, будто ничего не произошло между ними. Хочешь не хочешь, надо, чтобы она вернулась.
Собственно, к этому решению подтолкнул его Шварц, когда они сегодня познакомились. Банкир оказался веселым, общительным пятидесятилетним бодрячком. Сожалел, что на банкете они с Анджером не встретились, выразил искреннее сочувствие по случаю смерти Билли и, чуть потянув, согласился отсрочить выплату кредита, занятого «Трибуной» под довольно скромные проценты. Он был только с виду эдаким простаком. На самом же деле прекрасно понимал, что Тео занимается «Трибуной» вынужденно, не то что его покойный друг, поэтому, когда Тео спросил совета Шварца насчет того, к кому в Чикаго он сможет обратиться за инвестициями, необходимыми позарез, тот высказался без обиняков:
— Никто не вложит деньги в корабль без капитана, мистер Анджер… Ваш отец был хорошим капитаном и очень правильно выбрал себе рулевого.
Рулевой, конечно, Бранч, ясно и без намека. Но в этот момент впервые Тео задумался над тем, почему отец остановился именно на ее кандидатуре. Человек суровый, отнюдь не сентиментальный, он вряд ли прельстился бы одной лишь внешностью молодой женщины. И наверняка не хотел стать посмешищем, увивающимся за юбкой… Со многими пожилыми мужчинами такое бывает, но Билли?.. Тео впервые засомневался в казавшемся ему совершенно очевидным… И уже не был уверен ни в чем… Менее же всего в том, каким путем достигла Рената своего высокого поста. Эта проблема отступила почему-то, потеряла остроту.
Зато со всей очевидностью он открыл нечто в себе самом: от одного прикосновения к Ренате в нем, как в четырнадцатилетнем подростке, вспыхивает огонь. Даже сейчас, когда думает о ней в связи с делами «Трибуны», он чувствует отдаленное дыхание этого огня.
