Тот вскочил, заорал во все горло, а костер уже разгорелся, и
первым, что я увидел, была эта пакость, приготовившаяся броситься на Джима еще
раз. Я в тот же миг пришиб ее палкой, а Джим схватил папашину бутыль с виски и с
первого же захода выдул чуть не половину.
Джим босой был и змея укусила его в пятку. А все из-за меня
– забыл я по дурости, что если бросишь где мертвую змею, ее дружок непременно
туда приползет и свернется вокруг нее. Джим попросил меня отрубить змее голову
и выбросить ее, а после стянуть со змеи кожу и поджарить кусочек змеиного мяса.
Я поджарил, Джим съел его и сказал, что это поможет ему поправиться. А еще он
попросил взять змеиные погремки и обвязать ими его запястье. Сказал, и это тоже
должно помочь. Покончив с этим, я выскользнул из пещеры и забросил обеих змей
подальше в кусты – не хотелось мне, чтобы Джим узнал, что это я кругом виноват.
Джим все прикладывался и прикладывался к бутылке, и время от
времени вроде как ума лишался, начинал раскачиваться из стороны в сторону,
орать чего-то, но каждый раз приходил в себя и опять брался за бутылку. Ступня
его здорово распухла, да и нога тоже, однако мало по малу виски его сморило, и
я решил, что он поправится, хотя, по мне, так змеиный яд намного полезнее
папашиного виски.
Он пролежал четыре дня и четыре ночи. А после опухоль спала
и Джим поднялся на ноги. Я решил, что в жизни больше не притронусь к змеиной
коже, знаю теперь, чем это кончается. А Джим сказал, что, небось, в следующий
раз я ему поверю. И еще он вот что сказал: коснуться змеиной кожи, значит
накликать такую большую беду, что для нас она, может, еще и не вся вышла.
Сказал, что он лучше тысячу раз посмотрит через левое плечо на молодую луну,
чем змеиную кожу тронет. Ну, я, в общем-то, и сам уже так думал, хоть и считал
раньше, что взглянуть через левое плечо на молодую луну – самый опрометчивый и дурацкий
поступок, какой только можно вообразить. Старый Хэнк Банкер как-то проделал
это, да еще и хвастался потом, какой он молодец, а меньше чем через два года
полез с пьяных глаз на дроболитную башню, сверзился с нее и расшибся, что называется,
в лепешку. Его и похоронили-то не в гробу, а зажатым между двумя амбарными
дверьми. Я, правда, своими глазами этого не видел, но так мне рассказывали.
Папаша рассказывал. И произошло это из-за того, что он, дурень, вот так вот на
луну посмотрел.
Ну и вот, дни шли, река вернулась в берега, и едва ли не
первое, что мы сделали, – насадили ободранного кролика на крюк перемета,
поставили его и изловили сома величиной аж в человека – шесть футов два дюйма,
а весу в нем было больше двухсот фунтов. Понятное дело, вытащить мы его не
могли, он бы нас запросто в штат Иллинойс зашвырнул. Поэтому мы просто сидели
на берегу и смотрели, как он дергался и рвался, пока не пошел на дно. В животе
у него мы нашли медную пуговицу, круглый шар и множество всякой дряни. Шар мы
разрубили топориком, смотрим, а в нем катушка. Джим сказал, что она, видать,
долго в животе пролежала, коли успела так обрасти и в шар превратиться. В
городе мы бы за этого сома хорошие деньги выручили. Там такую рыбу несут на рынок
и на вес продают и каждый покупает по куску, – мясо-то у сома белое, как снег,
и жарится хорошо.
