Наконец, делая вид, что разговаривает сам с собой, он сказал с преувеличенным удивлением, но не очень громко:
— Остановил машину. Интересно, что будет дальше.
Он выждал, сгорбился и, бросая косые взгляды, склонил голову набок. Потом слегка повысил голос:
— Если бы я осмелился сделать нелепое замечание, я бы сказал, что у вас не хватает мужества…
Но тут ласкар, бросавший лот, вдруг оживился, словно в него вселился какой-то неистовый дух, который блуждал в необъятной тишине берега. Протяжный, монотоннопевучий крик сменился быстрыми, отрывистыми возгласами. Снова и снова погружался лот, со свистом развертывался линь, и слышался всплеск за всплеском. Пароход шел по мелководью, и матрос, вместо того чтобы протяжно выкрикивать сажени, давал глубину в футах.
— Пятнадцать футов. Пятнадцать, пятнадцать! Четырнадцать, четырнадцать…
Капитан Уолей опустил руку с биноклем. Она опускалась медленно, как будто в силу своей тяжести: массивное тело капитана оставалось неподвижным, а возгласы лотового, в которых слышалась тревожная, предостерегающая нотка, проносились мимо его ушей, словно он был глух.
Масси, притихший и внимательно прислушивавшийся, впился глазами в серебрившийся стриженый затылок старика. Пароход, казалось, стоял на месте, но постепенно река начинала мелеть.
— Тринадцать футов… Тринадцать! Двенадцать! — тревожно кричал лотовой ниже мостика.
И вдруг босоногий серанг бесшумно отошел, чтобы украдкой поглядеть за борт.
Узкоплечий, худой, с ямкой на темной шее, в полинявшем синем бумажном костюме и низко надвинутой старой серой войлочной шляпе, он казался, если смотреть на него сзади, не больше четырнадцатилетнего мальчика.
Было что-то ребячески непосредственное в том любопытстве, с каким он следил, как поднимались снизу на поверхность синей воды огромные желтоватые витки, похожие на плотные облака, медленно плывущие вверх по бездонному небу. Это зрелище нимало его не испугало.
Ясно было, что киль «Софалы» бороздит сейчас грязевую гряду, что и побудило его поглядеть за борт.
Зоркие глаза, косо прорезанные на маленьком старом лице китайского типа, неподвижном, словно вырубленном из старого темного дуба, давно уже подметили, что судно, пересекая мелководье, взяло неверный курс.
Когда была продана «Красавица» и все матросы получили расчет, серанг в своем полинявшем синем костюме и широкополой серой шляпе по целым дням вертелся у входа в Управление порта. Наконец однажды, заметив капитана Уолея, который шел набирать команду для «Софалы», он спокойно шагнул вперед и, стоя босиком в пыли, молча поднял на него глаза. Старый его командир посмотрел на него благосклонно, — должно быть, то был счастливый день для малайца, — и меньше чем через полчаса белые люди в конторе вписали его имя в документ, который закреплял за ним должность серанга на огненном корабле «Софала». С тех пор он много раз смотрел с этого мостика на мелководье, устье и берег.
