Без Цзина мои любовные игры с его соперником становятся попросту вульгарными. Без Миня Цзин перестает существовать. В сравнении с моим легкомысленным любовником его сухой, сдержанный характер кажется значительным и загадочным. Делая выбор в пользу одного, я отказываюсь от другого и теряю обоих.
В го оказавшийся в подобной ситуации игрок выбирает третье решение: атаковать противника там, где он меньше всего этого ждет. Завтра, когда Минь приедет за мной на площадь Тысячи Ветров, я притворюсь, что не вижу его. Закончив партию, тщательно пересчитаю камни. Поблагодарю противника и буду смотреть ему вслед, пока он не скроется из виду. Потом, уставившись усталым взглядом в доску, спрошу: «Минь, кто такая Тан?»
Он начнет клясться, что верен мне. Я изображу гнев. Буду топать ногами, вздыхать и охать. Я так хорошо помню истерики Лунной Жемчужины, что сумею сыграть безошибочно.
Он поведет меня к Цзину, чтобы успокоить. Я приму его поцелуи и ласки. Мы будем заниматься любовью. Наши обнаженные тела сплетутся под простыней, как две обвитые плющом сосны. Кровать станет паланкином, везущим нас в другой мир.
Оглушающий грохот вырывает меня из задумчивости. Я выглядываю в окно и вижу во дворе родителей, оба они в пижамах. Встревоженная кухарка выходит из комнаты со свечой в руке.
— Погасите! — приказывает отец сдавленным голосом.
— Надеюсь, это всего лишь учения, — говорит Матушка.
Батюшка вздыхает.
Снова слышатся взрывы, похожие на хлопки петард на празднике Весны. Наш город отвечает на весь этот шум упрямым молчанием — не слышно ни шороха шагов, ни шепота, ни плача.
А потом на землю опускается ночь. На небе появляются звезды. Родители возвращаются к себе, кухарка закрывает дверь.
Сверху на нас смотрит невозмутимая луна.
На рассвете мы бежим кросс на три километра вдоль внешней стены казармы, поднимая тучу пыли и оглашая воздух патриотическими песнями. Коллективный энтузиазм согревает сердце и прогоняет кошмары.
Сегодня ночью я снова бродил во сне по развалинам после землетрясения. Небо было черным от дыма. Привыкшие к стонам уши перестали отличать плач от жужжания насекомых. Я чувствовал такую усталость и опустошение, что хотел бы остановиться. Но на земле повсюду была кровь. Спотыкаясь на каждом шагу, я богохульствовал, выкрикивая проклятья, которые все еще звенели в воздухе, когда я проснулся.
В душевой мои товарищи часами стоят перед зеркалом, подбривая усики, чтобы они выглядели идеально квадратными. Я поливаю голову ледяной водой и подхожу к зеркалу. Но почти сразу инстинктивно отвожу взгляд от собственного отражения.
