Очередной рейс сверху вниз совершил Вадюня. Деловито поколдовав над картой, он чинно подошел к переговорной трубе, солидно прокашлялся и крикнул:
— На мостике! — Голос его сорвался. Вадюня дал петуха и смущенно зыркнул по сторонам: не смеются ли над ним? Убедившись, что никто не обратил внимания на его колоратуру, он потише и баском раздельно, по слогам вызвал:
— Мос-тик! — Когда мостик откликнулся, Вадюня доложил: — Время поворота на курс двести семьдесят градусов!
Легли на новый курс, и лодку резко накренило — волны теперь били точно в борт. Что-то гулко грохнуло в трюме центрального поста. Казанцев, не вынимая подбородка из теплого воротника канадки, громко спросил:
— Эй, там, в погребе! Вы чего, чебуреки-бублики, ушами хлопаете? — обозвал и тут же спохватился, оглянулся: не услышал ли замкомбрига?
— Это кингстонный ключ упал, — сообщили снизу, прямо из-под ног Казанцева.
— Ну, слава богу, хоть живы все… — умиротворенно прокомментировал доклад Казанцев.
Лодку раскачивало все больше и больше. Перехватываясь за трубопроводы, к Казанцеву подобрался Вадюня и спросил:
— Ты чего в миноре? Отказали?
— Отказали.
— И правильно сделали, — тихо, но убежденно произнес Вадюня. — Блажь это.
— Блажь? — вскинулся Казанцев. От возмущения его голова на длинной тонкой шее вылезла из широкого ворота куртки. — Блажь?! А если я не хочу вот так часами сидеть и пялить глаза на все эти железки?! А если… Если мне все это уже в печенках, в селезенках?!
— Что «все это»?
— Ну все! Хотя бы эти дурацкие вахты, подчиненные, вся эта так называемая воспитательная работа — чтобы никто не напился и не наломал дров из нашей боевой техники… Понимаешь, я советский человек, комсомолец, патриот своей Родины. Надо будет — пойду в бой и жизнь отдам без сожаления. Но сейчас вот, в мирное время, я под танки бросаться не желаю. Увольте меня на гражданку — и я буду полностью удовлетворен…
— Неубедительно.
Казанцев зло посмотрел на приятеля и, решив его побольнее задеть, умышленно громко протянул:
— Вадюня ты и есть Вадюня. Вадю-у-нчик…
Лицо Белиловского ярко вспыхнуло, он покосился вправо, влево и зашипел:
— Тише, ты, жердь дубовая, матросы же слышат…
Казанцев довольно хохотнул:
— Ха, сенжюст запорожский, за командирский авторитет свой дрожишь? Вот так всю жизнь трепыхаться будешь, волноваться.
— А-а, пусть волнуется Ледовитый океан. Я не ты, я службу люблю. Пойми ты это своей дырявой скворешней.
— Ну ладно, кончай дуть балласт… Я это шутя, извини. Хочешь, я у тебя публично извинения попрошу? Мне это уже не впервой.
